РегистрацияРегистрация
Логин ?
Пароль  Вход

Библиотека онлайн
Библиотека онлайн

Из русской поэзии второй половины XIX века
И. С. Тургенев
Ф.И. Тютчев
А.А. Фет
А.Н. Апухтин
В.М. Жемчужникова

И.А. Бунин
Л.Н. Андреев
М.М. Пришвин
Б.С. Зайцев
И.Е. Вольнов
И.А. Новиков
Д.И. Блынский
C.А. Пискунов
Л.Н. Афонин
В.А. Громов
Г.Б. Курляндская
Поэзия Орловского края 50-90-х годов ХХ века
И.Д. Крохин
А.С. Шиляев
И.А. Александров
В.П. Дронников
В.Г. Еремин
В.А. Ермаков
Л.Г. Котюков
Н.М. Перовский
Г.А. Попов
И.С. Семенова
Г.В. Фролов

"Возвращенная" поэзия ХХ века
И.В. Каллиников
В.Л. Гальской
А.Ф. Сафронов
Ф.В. Сафронов

Малая проза современных писателей-орловцев I
Е.К. Горбов "Комендант Зеленого переулка"
В.А. Мильчаков "Птенцы орлов" (отрывок из повести)
Л.Л. Сапранов "Родители", "Память прошлого", "Белая дача"
А.Н. Яновский "Сорока", "Танкист", "Земляк"
В.И. Амиргулова "Ваня и Муму","Новенький"
Л.М. Золоторев "Дарюшка последняя из хуторян", "Чистые пруды"
В.М. Катанов "Однажды в Орле", "Поэт и полководец", "Лесков"
А.И.Кондратенко "Женщина по имени Надежда"

Малая проза современных писателей-орловцев II
А.С. Лесных "Доброе дело", "Говорите конкретно", "Ключи к английскому замку"
И.Ф. Лободин "Перепелка во ржи", "Дом на гривах коней"
В.И. Муссалитин "Курганы"
Ю.А. Оноприенко "За ягодой, красной, как кровь", "Дедушко"
Н.И.Родичев "Алимушкины полушубки", "Егор Ильич"
П.И. Родичев "Стихи", "Особое свойство памяти", "Очерк раздумье"
И.А. Рыжов "Позднее свидание", "Мой Бунин", "Хорошая старуха" ,"Неразбавленный орловец"

Писатели младшим школьникам
Е.А. Зиборов "Жаркое лето"
В.М. Катанов подборка стихов для детей
А.И. Лысенко подборка стихов для детей, "Неутомимый труженник"
В.Г. Еремин подборка стихов для детей
И.Г.Подсвиров "Заячий хлеб", "В ливень"


Писатели Орловского края
ХХ век
Хрестоматия

Орел 2001

Под ред. проф. Е. М. Волкова

Михаил Михайлович Пришвин
(1873-1954)


Фацелия
Времена года
Вася Веселкин
Корабельная чаща
Дневники


Дорогой к читателю-другу была вся жизнь М. М. Пришвина - агронома, охотника, эколога, фенолога, фотохудожника, этнографа, географа-краеведа, философа, а прежде всего замечательного русского писателя. Он родился в селе Хрущево Елецкого уезда Орловской губернии 5 февраля (23 января по старому стилю) 1873 года в купеческой семье; рано остался без отца. Огромное влияние на формирование личности будущего писателя оказали его мать Мария Ивановна, умная, энергичная женщина, а также двоюродная сестра Евдокия Николаевна Игнатова, ставшая первой учительницей Михаила Пришвина. Будущий писатель учился в Елецкой гимназии, в Тюменском реальном училище. Из Рижского политехнического института (1893-1898) был исключен за связь с марксистами и выслан на родину в Елец. С 1900 г. М. М. Пришвин - в Германии. Он студент агрономического отделения философского факультета Лейпцигского университета. В 1902 г., получив диплом, возвращается в Россию, работает агрономом, публикуется в специализированных изданиях. В литературу Пришвин вошел уже зрелым человеком. В 1906 г. был напечатан его первый рассказ - "Сашок". В Петербурге состоялось знакомство со многими известными писателями начала века.
Итогом многочисленных путешествий М. М. Пришвина по стране стали книги "В краю непуганых птиц" (1907), "За волшебным колобком" (1908), "У стен града невидимого" (1909), "Черный араб" (1910), которые принесли начинающему писателю известность. В 1908 г. он был избран действительным членом Российского Императорского географического общества и награжден серебряной медалью.
В годы первой мировой войны М. М. Пришвин едет на фронт в качестве военного корреспондента. В 1916 г. поселяется со своей большой семьей (жена, двое сыновей, пасынок) в родном Хрущево, но события Октябрьской революции и гражданской войны вынуждают скитаться: Смоленская губерния, Талдом, Переяславль-Залесский, Загорск. М. М. Пришвин работает организатором краеведческого дела, учителем, много пишет. В 20-е годы созданы такие значительные произведения, как автобиографический роман "Кащеева цепь", публицистическая повесть "Мирская чаша". В "Родниках Берендея" - 1-й части цикла "Календарь природы" (позднее издавалась под названием "Весна") Пришвин показал себя как мастер поэтической миниатюры. В конце 20-х - начале 30-х годов опубликованы "Журавлиная родина", "Золотой Рог" (известная широкому читателю повесть "Жень-шень" создавалась как 1-я часть этой книги и имела подзаголовок "Корень жизни"). Одно из самых любимых произведений писателя - "Фацелия" (1940), его "песня песней". В поэме передана полнота чувств человека, познавшего настоящую любовь. В 1943 г. вышла в свет книга поэтических миниатюр "Лесная капель" (ее составной частью являются "Времена года"). Это "симфония в прозе", "гимн радости, жизни и любви".
В годы Великой Отечественной войны в деревне Усолье Ярославской области (1941-1943) М. М. Пришвиным создается цикл "Рассказы о ленинградских детях", "Повесть нашего времени", а также роман-дневник "Мы с тобой". Он посвящен последней любви писателя - Валерии Дмитриевне Пришвиной, которая в 1940 г. связала с Михаилом Михайловичем свою судьбу.
М. М. Пришвин много пишет о детях и для детей. Сборники "Зверь-бурундук" (1935), "Журка" (1938), циклы "Лисичкин хлеб" (1936-1939), "Неодетая весна" (1940), "Дедушкин валенок" (1941), "Золотой луг" (1948) принесли ему широкое признание. Сказка-быль "Кладовая солнца" на конкурсе Детгиза в 1945 г. была удостоена первой премии. Главные действующие лица этого произведения - Настя и Митраша - дети Василия Веселкина, любимого литературного героя М. М. Пришвина. Его именем назван один из рассказов (1949). В повести-сказке "Корабельная чаща" (1952-1953) читатель вновь встречается с Веселкиным: сначала мальчиком, а потом бойцом Великой Отечественной войны.
Последние годы жизни Пришвин проводит в основном в деревне Дунино под Звенигородом, где у него был маленький домик на берегу Москвы-реки (сейчас здесь музей писателя). Работать в московской квартире за письменным столом было непривычно, а здесь можно писать на природе, сидя на пеньке и слушая пение птиц. Он продолжает вести "Дневники", На их основе создана книга "Глаза земли", опубликованная в 1957 г., уже после смерти автора. Это результат глубоких раздумий писателя о взаимосвязи человека и природы.
Умер М. М. Пришвин 16 января 1954 г. в Москве, похоронен на московском Введенском кладбище. Известный скульптор С. Т. Коненков, друг писателя, сделал на его могиле надгробный памятник "Птица Сирин" - символ радости в славянской мифологии.

* * *

Начало главы

Фацелия

Поэма
Пустыня
В пустыне мысли могут быть только свои, вот почему и боятся пустыни, что боятся остаться наедине с самим собой.
Давным-давно это было, но быльем еще не поросло, и я не дам порастать, пока сам буду жив. В то далекое "чеховское" время мы, два агронома, люди между собой почти незнакомые, ехали в тележке в старый Волоколамский уезд по делам травосеяния. По пути нам было целое поле цветущей синей медоносной травы фацелии. В солнечный день, среди нашей нежной подмосковной природы это яркое поле цветов казалось чудесным явлением. Синие птицы как будто бы из далекой страны прилетели, ночевали тут и оставили после себя это синее поле. Сколько же там, мне думалось, в этой медоносной синей траве теперь гудит насекомых! Но ничего не было слышно из-за тарахтенья тележки по сухой дороге. Очарованный этой силой земли, я забыл о делах травосеяния и, только чтоб послушать гул жизни в цветах, попросил товарища остановить лошадь.
Сколько времени мы стояли, сколько я был там с синими птицами, не могу сказать. Полетав душой вместе с пчелами, я обратился к агроному, чтобы он тронул лошадь, и тут только заметил, что этот тучный человек с круглым заветренным простонародным лицом наблюдал меня и разглядывал с удивлением.
- Зачем мы останавливались? - спросил он.
- Да вот, - ответил я, - пчел мне захотелось послушать.
Агроном тронул лошадь. Теперь я в свою очередь вгляделся в него сбоку и что-то заметил. Еще раз глянул на него, еще и понял, что этот до крайности практический человек тоже о чем-то задумался, поняв через посредство, быть может, меня роскошную силу цветов этой фацелии.
Его молчанье мне становилось неловким. Я спросил его о чем-то незначительном, лишь бы не молчать, но он на вопрос мой не обратил ни малейшего внимания. Похоже было, что мое какое-то неделовое отношение к природе, быть может просто даже молодость моя, почти юность, вызвали в нем свое собственное время, когда каждый почти бывает поэтом.
Чтобы окончательно вернуть этого тучного красного человека с широким затылком к действительной жизни, я поставил ему по тому времени очень серьезный практический вопрос.
- По-моему, - сказал я, - без поддержки кооперации наша пропаганда травосеяния - пустая болтовня.
- А была ли у вас, - спросил он, - когда-нибудь своя Фацелия?
- Как так? - изумился я.
- Ну да, - повторил он, - была ли она?
Я понял и ответил, как подобает мужчине, что, конечно, была, что как же иначе...
- И приходила? - продолжал он свой допрос.
- Да, приходила...
- Куда же делась-то?
Мне стало больно. Я ничего не сказал, но только слегка руками развел, в смысле: нет ее, исчезла. Потом, подумав, сказал о фацелии:
- Как будто ночевали синие птицы и оставили свои синие перья.
Он помолчал, глубоко вгляделся в меня и заключил по-своему:
- Ну, значит, больше она уже не придет.
И, оглядев синее поле фацелии, сказал:
- От синей птицы это лежат только синие перышки.
Мне показалось, будто он силился, силился и, наконец, завалил над моей могилой плиту: я еще ждал до сих пор, а тут как будто навсегда кончилось, и она никогда не придет.
Сам же он вдруг зарыдал. Тогда для меня его широкий затылок, его плутоватые, залитые жиром глазки, его мясистый подбородок исчезли, и стало жаль человека, всего человека в его вспышках жизненной силы. Я хотел сказать ему что-то хорошее, взял вожжи в свои руки, подъехал к воде, намочил платок, освежил его. Вскоре он оправился, вытер глаза, взял вожжи опять в свои руки, и мы поехали по-прежнему.
Через некоторое время я решился опять высказать, как мне казалось тогда, вполне самостоятельную мысль о травосеянии, что без поддержки кооперации мы никогда не убедим крестьян ввести в севооборот клевер.
- А ночки-то были? - спросил он, не обращая никакого внимания на мои деловые слова.
- Конечно, были, - ответил я как настоящий мужчина.
Он опять задумался и - такой мучитель! - опять спросил:
- Что же, одна только ночка была?
Мне надоело, я чуть-чуть рассердился, овладел собой и на вопрос, одна или две, ответил словами Пушкина:
- "Вся жизнь - одна ли, две ли ночи".

 

Тяга
Все было прекрасно на этой тяге, но вальдшнеп не прилетел. Я погрузился в свои воспоминания: сейчас вот вальдшнеп не прилетел, а в далеком прошлом-она не пришла. Она любила меня, но ей казалось этого недостаточно, чтобы ответить вполне моему сильному чувству. И она не пришла. И так я ушел с этой "тяги" своей и больше не встречал ее никогда.
Такой сейчас чудесный вечер, птицы поют, все есть, но вальдшнеп не прилетел. Столкнулись две струйки в ручье, послышался всплеск и ничего: по-прежнему вода мягко катится по весеннему лугу.
А после оказалось, раздумывал я: из этого, что она не пришла, сложилось счастье моей жизни. Вышло так, что образ ее мало-помалу с годами исчезал, а чувство оставалось и жило в вечных поисках образа и не находило его, обращаясь с родственным вниманием к явлениям жизни всей нашей земли, всего мира. Так на место одного лица стало все как лицо, и я любовался всю жизнь свою чертами этого необъятного лица, каждую весну что-то прибавлял к своим наблюдениям. Я был счастлив, и единственно, чего мне еще не хватало, это, чтобы счастливы, как я, были все.
Так вот оно чем объясняется, что моя литература остается жить: потому что это моя собственная жизнь. И всякий, кажется мне, мог бы, как я: попробуй-ка, забудь свои неудачи в любви и перенеси свое чувство в слово, и у тебя будут непременно читатели.
И я думаю теперь, что счастье вовсе не зависит от того, пришла она или не пришла, счастье зависит лишь от любви, была она или не была, самая любовь есть счастье, и эту любовь нельзя отделять от "таланта".
Так я думал, пока не стемнело, и я вдруг понял, что больше вальдшнеп не прилетит. Тогда резкая боль пронзила меня, и я прошептал про себя: "Охотник, охотник, отчего ты тогда ее не удержал!"

 

<...> Радость
Горе, скопляясь в одной душе больше и больше, может в какой-то прекрасный день вспыхнуть, как сено, и все сгореть огнем необычайной радости.

 

Победа
Друг мой, ни на севере, ни на юге нет тебе места, если сам поражен: вся природа побежденному человеку - поле, где была проиграна битва. Но если победа, если даже дикие болота одни были свидетелем твоей победы, то и они процветут необычайной красотой, и весна останется тебе навсегда, одна весна, слава победе.

 

Последняя весна
Быть может, эта весна моя последняя. Да, конечно, каждый молодой и старый, встречая весну, должен думать, что, может быть, это его последняя весна и больше он к ней никогда не вернется. От этой мысли радость весны усиливается в сто тысяч раз, и каждая мелочь, зяблик какой-нибудь, даже слово, откуда-то прилетевшее, являются со своими собственными лицами, со своим особенным заявлением на право существования и участия и для них тоже в последней весне.

 

Близкая разлука
Осенью, конечно, все шепчет кругом о близкой разлуке, в радостный солнечный день к этому шепоту присоединяется задорное: хоть один, да мой! И я думаю, что, может быть, и вся наша жизнь проходит, как день, и вся мудрость жизненная сводится к тому же самому: одна только жизнь, единственная, как осенью единственный солнечный день, один день, а мой!

 

Старый скворец
Скворцы вывелись и улетели, и давно уже их место в скворечнике занято воробьями. Но до сих пор на ту же яблоню прилетает в хорошее росистое утро старый скворец и поет.
Вот странно, казалось бы, все уже кончено, самка давно вывела, детеныши выросли и улетели... Для чего же старый скворец прилетает каждое утро на яблоню, где прошла его весна, и поет?
Удивляюсь скворцу, и под песню его косноязычную и смешную сам в какой-то неясной надежде, ни для чего иногда тоже кое-что сочиню.

 

Птичик
Птичик, самый малый, сел на вершинный палец самой высокой ели, и, видно, он там недаром сел, тоже славил зарю; клюв его маленький раскрывался, но песня не достигала земли, и по всему виду птички можно было понять: дело ее - славить, а не в том, чтобы песня достигала земли и славила птичку.

 

У старого пня
Пусто никогда не бывает в лесу, и если кажется пусто, то сам виноват.
Старые умершие деревья, их огромные старые пни окружаются в лесу полным покоем, сквозь ветви падают на их темноту горячие лучи, от теплого пня вокруг все согревается, все растет, движется, пень прорастает всякой зеленью, покрывается всякими цветами. На одном только светлом солнечном пятнышке на горячем месте расположились десять кузнечиков, две ящерицы, шесть больших мух, две жужелицы... Вокруг высокие папоротники собрались, как гости, редко ворвется к ним самое нежное дыхание где-то шумящего ветра, и вот в гостиной у старого пня один папоротник наклонится к другому, шепнет что-то, и тот шепнет третьему, и все гости обменяются мыслями.

 

Неведомому другу
Солнечно-росистое это утро, как неоткрытая земля, неизведанный слой небес, утро такое единственное, никто еще не вставал, ничего никто не видал, и ты сам видишь впервые.
Допевают свои весенние песни соловьи, еще сохранились в затишных местах одуванчики, и, может быть, где-нибудь в сырости черной тени белеет ландыш. Соловьям помогать взялись бойкие летние птички - подкрапивники, и особенно хороша флейта иволги. Всюду беспокойная трескотня дроздов, и дятел очень устал искать живой корм для своих маленьких, присел вдали от них на суку просто отдохнуть.
Вставай же, друг мой! Собери в пучок лучи своего счастья, будь смелей, начинай борьбу, помогай солнцу! Вот слушай, и кукушка взялась тебе помогать. Гляди, лунь плывет над водой: эта же не простой лунь, в это утро он первый и единственный, и вот сороки, сверкая росой, вышли на дорожку, - завтра так точно сверкать они уже не будут, и день-то будет не тот, - и эти сороки выйдут где-нибудь в другом месте. Это утро единственное, ни один человек его еще не видел на всем земном шаре: только видишь ты и твой неведомый друг.
И десятки тысяч лет жили на земле люди, копили, передавая друг другу, радость, чтобы ты пришел, поднял ее, собрал в пучки ее стрелы и обрадовался. Смелей же, смелей!
И опять расширится душа: елки, березки, - и не могу оторвать своих глаз от зеленых свечей на соснах и от молодых красных шишек на елках. Елки, березки, до чего хорошо!

 

Реки цветов
Там, где тогда мчались весенние потоки, теперь везде потоки цветов.
И мне так хорошо было пройтись по этому лугу; я думал: "Значит, недаром неслись весной мутные потоки".

 

Живые ночи
Дня три или четыре тому назад произошел огромный и последний уступ в движении весны. Тепло и дожди обратили нашу природу в парник, воздух насыщен ароматом молодых смолистых листов тополей, берез и цветущей ивы. Начались настоящие теплые живые ночи. Хорошо с высоты достижений такого дня оглянуться назад и ненастные дни ввести, как необходимые, для создания этих чудесных живых ночей.

 

Глоток молока
Чашка с молоком стояла возле носа Лады, она отвертывалась. Позвали меня. "Лада, - сказал я, - надо поесть". Она подняла голову, забила прутом. Я погладил ее, от ласки жизнь заиграла в ее глазах. "Кушай, Лада", - повторил я и подвинул блюдце поближе.
Она протянула нос к молоку и залакала. Значит, через мою ласку ей жизни прибавилось. И, может быть, именно эти несколько глотков молока решали борьбу в пользу жизни. Таким глотком молока и решается в мире дело любви.

 

Хозяйка
Какая отличная хозяйка и мать эта Анна Даниловна: две комнаты в полном порядке, несмотря на то, что четверо маленьких и сама еще служит уборщицей в билетной кассе железной дороги. Вспоминаешь старую деревню, погруженную в навоз, неухоженных детей, пьяниц, расположившихся на бабьем труде... как будто на небо поднялся! Но когда я об этом сказал Анне Даниловне, она очень запечалилась и сказала мне, что очень тоскует по своей родине, все бы бросила и сейчас бы туда поехала.
- А вас, Василий Захарович, - спросил я мужа ее, - тоже тянет в деревню, на родину?
- Нет, - ответил он, - меня никуда не тянет.
Оказалось, он из Самарского края и единственный из своей семьи спасся в 1920 году от голода. Мальчиком он поступил в деревню в батраки к старику одному и ушел от старика без гроша. Только вот взял себе в деревне Анну Даниловну и поступил рабочим на судоверфь.
- Почему же вас на родину не тянет? - спросил я его.
Он улыбнулся, чуть-чуть перемигнулся с женой и стеснительно сказал:
- Вот моя родина.

 

Ромашка
Радость какая! на лугу в лесу встретилась ромашка, самая обыкновенная "любит - не любит". При этой радостной встрече я вернулся к мысли о том, что лес раскрывается только для тех, кто умеет чувствовать к его существам родственное внимание. Вот эта первая ромашка, завидев идущего, загадывает: "любит -не любит?" "Не заметил, проходит, не видящие любит, любит только себя. Или заметил... О, радость какая: он любит! Но если он любит, то как все хорошо: если он любит, то может даже сорвать".

 

Любовь
Никаких следов того, что люди называют любовью, не было в жизни этого старого художника. Вся любовь его, все, чем люди живут для себя, у него было отдано искусству. Обвеянный своими видениями, окутанный вуалью поэзии, он сохранился ребенком, удовлетворяясь взрывами смертельной тоски и опьянением радостью от жизни природы. Прошло бы, может быть, немного времени, и он умер, уверенный, что такая и есть вся жизнь на земле...
Но вот однажды пришла к нему женщина, и он ей, а не мечте своей пролепетал свое люблю.
Так все говорят, и Фацелия, ожидая от художника особенного и необыкновенного выражения чувства, спросила:
- А что это значит "люблю"?
- Это значит, - сказал он, - что, если у меня останется последний кусок хлеба, я не стану его есть и отдам тебе, если ты будешь больна, я не отойду от тебя, если для тебя надо будет работать, я впрягусь как осел...
И он еще много насказал ей такого, что люди выносят из-за любви.
Фацелия напрасно ждала небывалого.
- Отдать последний кусок хлеба, ходить за больной, работать ослом, - повторила она, - да ведь это же у всех, так все делают...
- А мне этого и хочется, - ответил художник, - чтобы у меня было теперь, как у всех. Я же об этом именно и говорю, что наконец-то испытываю великое счастье не считать себя человеком особенным, одиноким и быть, как все хорошие люди.
1940

 

Главы из поэмы "Фацелия" приведены по следующему изданию: М. Пришвин. Избранное. - М.: Московский рабочий, 1971.

 

Начало главы

Времена года

Динамическое чувство родины, мне думается, вполне соответствует тому, что мы называем рождением человека: всякий человек, рождаясь, движется из темной утробы в новую бесконечно огромную, наполненную светом страну. Посмотрите только на детей, ожидающих от вас сказки, вдумайтесь в народные сказки и вы поймете их как путь в небывалое, в страну, где добро всегда перемогает зло.
"Поэт в душе" находится в постоянном движении к небывалому из темной утробы в страну вечного света. Я это чувство не вычитал и не вывожу как закон, я его просто знаю в себе и догадываюсь, что оно в той или. другой степени свойственно каждому человеку, как свойственно каждому выйти на свет из темной утробы.
Из первого класса елецкой гимназии я пробовал убежать на лодке по Быстрой Сосне в Тихий Дон и дальше куда-то в неведомую страну, и это движение стало моей природой, слилось с тем, что мы вообще называем природой, и до сих пор со всем своим народом я движусь в небывалый нигде мир, в наполненную светом страну, называемую советской социалистической родиной.
И сейчас, на старости лет, я готов сорваться с места, поехать или полететь туда, где еще никогда не бывал. Но с некоторого времени движение к небывалому перестало быть центром моего существа. Прежде мне было всегда так, что мир движется вперед и я его догоняю, а то постепенно как-то стало так, что я будто стал, а мир пошел вокруг меня, и я у себя дома начал радостно встречать небывалое и отмечать каждый день как нового и желанного гостя.
Очень стало похоже это состояние духа на такое, когда странник пришел на свою родину, в свой дом и, наглядевшись на стороне всего чудесного, стал узнавать это у себя на физической своей родине.
Первая моя запись в дневнике с характеристикой нового дня и является началом утверждения своей родины. С этого времени я стремлюсь схватить в слове проходящее мгновенье, и в забвении мастерства, в свободном дыхании начали у меня делаться мои новые записи в природе, создаваться мои собственные ежедневные мифы. И так началась моя микрогеография, вполне соответствующая человеческой необходимости устраиваться у себя дома, на своей Родине.

 

Весна
Начало весны света
Утром было минус 20(, а среди дня с крыши капало. Этот день весь, с утра до ночи, цвел и блестел, как кристалл. Ели, засыпанные снегом, стояли, как алебастровые, и весь день сменяли цвета от розового до голубого. На небе долго провисел обрывок бледного месяца, внизу же по горизонту распределялись цвета.
Все в этом первом дне весны света было прекрасно, и мы провели его на охоте. Несмотря на сильный мороз, зайцы ложились плотно, и не в болотах, как им полагается ложиться в мороз, а на полях, в кустиках, в островках близ опушки.

 

Дорога в конце марта
Днем слетаются на весеннюю дорогу кормиться все весенние птицы; ночью, чтобы не вязнуть до ушей в зернистом снегу, по той же дороге проходят и звери. И долго еще по рыжей дороге, по навозу, предохраняющему лед от таяния, будет ездить человек на санях.
Дорога мало-помалу делается плотиной для бегущих к ней весенних ручьев. Вот из ручьев на одной стороне дороги слилось целое озеро. Озеро с силой давит на плотину, но не может ее прорвать. Человек со своим мальчуганом едет на санях по дороге. А тут новый поток прибавил воды в озерко, плотина не выдерживает напора, она разломилась, и вода шумным потоком пересекает путь едущим на санях.

Рубиновый глаз
Морозная тишина вечереет. Темнеют кусты неодетого леса, будто это сам лес собирает к ночи свои думы. Через тьму кустов глядит солнце рубиновым глазом, - этот красный глаз не больше человеческого.

 

Голубые тени
Возобновилась тишина, морозная и светлая. Вчерашняя пороша лежит по насту, как пудра со сверкающими блестками. Наст нигде не проваливается, и на поле, на солнце, держит еще лучше, чем в тени. Каждый кустик старого полынка, репейника, былинки, травинки, как в зеркало, глядится в эту сверкающую порошу и видит себя голубым и прекрасным.

 

Весенний мороз
Мороз и северная буря этой ночью ворвались в дело солнца и столько напутали, насрамили: даже голубые фиалки были покрыты кристаллами снега и ломались в руках, и казалось, даже солнцу этим утром было стыдно в таком сраме вставать.
Нелегко было все поправить, но солнце весной не может быть посрамлено, и уже в восьмом часу утра на придорожной луже, открытой солнечным лучам, поскакали наездники.

 

Рожденье звука
После оттепели - солнечное утро. Снег осел, под елями-соснами как песком посыпано: это вытаивают из разных слоев и слагаются в один слой старые рыжие хвоинки. То же самое и под репейниками: сколько их теребили зимой щеглы и синицы - все теперь в один слой под ними лежит.
В городе вода - в лесу снег; дороги отмечены, рыжие. На опушках под деревьями кружки: тут на припеке сейчас вся весна. С двенадцати до четырех лучи солнца, как пожар на снегу: из-под снега начинают выпрыгивать веточки и лапки елей. А бывает в лесах при стремительной весне такой жаркий час, когда весь лес шевелится, - глазами видишь, как лес встает.
На склонах по дорогам бегут ручьи. В лесу еще тишина, и только свет вспышками там и тут. В прогалинах на опушках рождаются первые капли, и от них рождается первый звук.

 

Первые ручьи
Я услыхал легкий, с голубиным гульканьем, взлет птицы и бросился к собаке проверить - правда ли, что это прилетели вальдшнепы. Но Кента спокойно бегала. Я вернулся назад любоваться разливом и опять услыхал на ходу тот же самый голубино-гулькающий звук. И еще, и еще...
Наконец я догадался перестать двигаться, когда слышался этот звук. И мало-помалу звук стал непрерывным, и я понял, что где-то под снегом так поет самый маленький ручеек.
Мне так это понравилось, что я бросил охоту и пошел прислушиваться к другим ручьям, с удивлением отличая по голосу их разные существа.

 

<...> Капля и лед
Лед крепкий под окном, на солнце пригревает, с крыш свесились сосульки - началась капель, "Я! я! я!" - звенит каждая капля, умирая; жизнь ее - доля секунды. "Я!" - боль о бессилии.
Но вот во льду уже ямка, промоина, лед тает, его уже нет, а с крыши все еще звенит светлая капель.

 

Капля и камень
Капля, падая на камень, четко выговаривает: "Я!" Камень - большой и крепкий, ему, может быть, еще тысячу лет здесь лежать, а капля живет одно мгновенье. И все же "капля долбит камень", многие "Я" сливаются в "Мы", такое могучее, что не только продолбит камень, а иной раз и унесет его в бурном потоке.

 

<...> Весна воды
Снег местами еще глубок, но так зернист, что даже заяц проваливается до земли и своим брюхом чешет снег наверху.
Все березы на дожде радостно плачут; сверкая, летят вниз капли, гаснут на снегу, отчего мало-помалу снег становится зернистым.
Последние хрустящие остатки льда на дороге - их называют черепками. И то желтое ледяное ложе, по которому бежал поток, тоже размыло, и оно размякло под водой: на этом желтом ложе заяц, перебегая на ту сторону ночью, оставил следы.

 

Ручей и тропинка
Вытаяла возле бора тропинка сухая, и рядом с ней шумит ручей: так вдоль опушки по солнцепеку и бегут, уходя вдаль, ручей и тропинка, а за ручьем, на северном склоне, среди хвойных деревьев лежит тронутый снег.

 

Светлая капель
Солнце и ветер. Весенний снег. Синицы и клесты поют брачным голосом. Корка наста от лыжи, как стекло, со звоном разлетается. Мелкий березник на фоне темного бора в лучах солнца становится розовым. Солнечный луч на железной крыше создает нечто вроде горного ледника, из-под которого, как в настоящем леднике, струится вода рекой, и от этого ледник отступает. Все шире и шире темнеет между ледником и краем крыши полоса нагретого железа.
Тоненькая струйка с теплой крыши попадает на холодную сосульку, висящую в тени на морозе. От этого вода, коснувшись сосульки, замерзает, и так сосулька утром сверху растет в толщину.
Когда солнце, обогнув крышу, глянуло на сосульку, мороз исчез, и поток из ледника, сбежав по сосульке, стал падать золотыми каплями вниз, - и это было везде на крышах, и до вечера всюду в городе падали вниз золотые капли.

 

<...> Березовый сок
То дождик, то солнышко. Я фотографировал ручей, и когда промочил ногу и хотел сесть на муравьиную кочку, по зимней привычке, то заметил, что муравьи выползли и плотной массой, один к одному, сидели и ждали чего-то; или они приходили в себя перед началом работ?
А несколько дней тому назад, перед большим морозом, тоже было очень тепло, и мы дивились, почему нет муравьев, почему береза не дает сока. После этого хватил ночной мороз в восемнадцать градусов, и теперь нам все стало понятно: и береза, и муравьи знали, что еще будет сильный мороз, и знали они это по ледяной земле. Теперь же земля таяла, и береза дала сок.

 

<...> Весенняя уборка
Еще несколько дней, какая-нибудь неделя - и весь этот невероятный хлам в лесу природа начнет закрывать цветами, травами, зеленеющими мхами, тонкой молодой порослью. Трогательно смотреть, как природа заботливо убирает свой желтый, сухой и мертвый костяк: один раз, весною, она закрывает его от нашего глаза цветами, другой раз, осенью, - снегом. Почки на черемухе превратились сегодня в зеленые копья. Ореховые сережки пылят, и под каждой порхающей в орешнике птичкой взлетает дымок. Золотые сережки еще дымятся, они живут, но их время прошло: сейчас удивляют и господствуют множеством своим и красотой синие цветики звездочкой.
Лед растаял, на лесной дороге остался навоз, и на этот навоз, будто чуя его, налетело из еловых и сосновых шишек множество семян.

 

<...> Живительный дождик
Солнышко на восходе показалось и мягко закрылось, пошел дождь, такой теплый и живительный для растения, как нам любовь.
Да, этот теплый дождь, падающий на смолистые почки оживающих растений, так нежно касается коры, прямо тут же, под каплями, изменяющей цвет, что чувствуешь: эта теплая небесная вода для растений то же самое, что для нас любовь. И та же самая любовь, как и у нас, та же самая вода-любовь внизу обмывала, ласкала корни высокого дерева, и вот оно сейчас от этой любви-воды рухнуло и стало мостом с одного берега на другой, а небесный дождь-любовь продолжает падать и на поваленное дерево с обнаженными корнями, и от этой самой любви, от которой оно повалилось, теперь раскрываются почки и пахнут смолистыми ароматами, и будет оно цвести этой весной, как и все, цвести и давать жизнь другим...

 

Почки-мгновение
На иных березах, обращенных к солнцу, появились сережки, золотые, чудесные, нерукотворные; на других только наклюнулись почки; на третьих раскрылись и уселись, как удивленные всему на свете маленькие зеленые птички. Там, на тонких веточках, сидят, вот и там, и там... И все это нам, людям, не просто почки, а мгновенья; пропустим - не вернутся, и только из множества множеств кто-то один счастливец, стоящий на очереди, осмелеет, протянет руку и успеет схватить.

 

Бабочки
Лимонница, желтая бабочка, сидит на бруснике, сложив крылья в один листик: пока солнце не согреет ее, она не полетит и не может лететь, и вовсе даже не хочет спасаться от моих протянутых к ней пальцев.
Черная бабочка с тонкой белой каймой, монашенка, обмерла в холодной росе и, не дождавшись утреннего луча, отчего-то упала вниз, как железная.

 

Умирающий лед
Видел ли кто-нибудь, как умирает лед на лугу в лучах солнца? Вчера еще это был богатый ручей: видно по мусору, оставленному им на лугу. Ночь была теплая, и он успел за ночь унести почти всю свою воду и присоединить ее к большой воде. Последние остатки под утро схватил мороз и сделал из них кружева на лугу. Скоро солнце изорвало все эти кружева, и каждая льдинка отдельно умирала, падая на землю золотыми каплями. Видел ли кто-нибудь эти капли? Соединял ли собственную жизнь свою с этими каплями, думал ли о том, что, не хвати мороз, тоже, может быть, и он достиг бы большого, как океан мира, человеческого творчества?

 

Лето
Иван-чай
Вот и лето настало, в прохладе лесной заблагоухала белая, словно фарфоровая, ночная красавица, и у пня стал на солнцепеке во весь свой великолепный рост красавец наших лесов - иван-чай.

 

Солнечная опушка
На рассвете дня и на рассвете года - все равно - опушка леса является убежищем жизни.
Солнце встает, и куда только ни попадет луч, везде все просыпается, а там внизу, в темных глубоких овражных местах, наверное, спят часов до семи.
У края опушки лен с вершок ростом, и во льну хвощ. Что за диво восточное - хвощ-минарет в росе, в лучах восходящего солнца!

 

Стрекозы
Когда обсохли хвощи, стрекозы стали сторожкими и особенно боятся тени.
Вот обмерли на голубом цветке-колокольчике две спаренные красные стрекозы. Я положил их на песок под горячий солнечный луч. И они, оживленные солнцем, возвращенные к жизни, в первый миг оживанья стали думать каждая только лишь о себе: только бы освободиться. И разошлись, и разлетелись, каждая сама по себе.

 

Большая вода
Сказано у Гете, что, созерцая природу, человек все лучшее берет из себя. Но почему же, бывает, подходишь к большой воде с такой мелкой душонкой, раздробленной еще больше какой-нибудь домашней ссорой, а взглянул на большую воду, - и душа стала большой, и все простил великодушно.

 

Молодые листики
Ели цветут красными свечами и пылят желтой мучицей. У старого огромного пня я сел прямо на землю; пень этот внутри совершенно труха, и, наверное, рассыпался бы вовсе, если бы твердая крайняя древесина не растрескалась дощечками, как в бочках, и каждая дощечка не прислонилась бы к трухе и не держала бы ее. А из трухи выросла березка и теперь распустилась. И множество разных трав, ягодных, цветущих, снизу поднималось к этому старому огромному пню.         
Пень удержал меня, я сидел рядом с березкой, старался услышать шелест трепещущих листиков и не мог ничего услыхать. Но ветер был довольно сильный, и по елям приходила сюда лесная музыка, волнами, редкими и могучими. Вот убежит волна далеко и не придет, и шумовая завеса упадет, откроется на короткую минуту полная тишина, и зяблик этим воспользуется: раскатится бойко, настойчиво. Радостно слушать его, подумаешь: "Как жить хорошо на земле!". Но мне хочется услышать, как шепчутся бледно-желтые ароматно-блестящие и еще маленькие листья моей березы. Нет! Они такие нежные, что только трепещут, блестят, пахнут, но не шумят.

 

<...> У ручья
Березки теперь давно оделись и утопают в высокой траве, а когда я снимал их, то была первая весна, и в снегу под этой березкой, темнея на голубом, начинался первый ручеек. С тех пор, пока разоделись березки и выросли под ними разные травы с колосками и шишечками и шейками разных цветов, много, много воды утекло из ручья, и сам ручей тот до того зарос в темно-зеленой густоте непроницаемой осокой, что не знаю, есть ли еще в нем теперь хоть сколько-нибудь воды. И так точно было со мной в это время: сколько воды утекло с тех пор, как мы расстались, и по виду моему никому не узнать, что ручей души моей все еще жив.

 

Песня воды
Бывает в лесу, что долго не можешь понять, что это - вода булькает, или тетерева бормочут, или лягушки урчат. Все вместе сливается в одну песню воды, и над ней, согласно всему, блеет бекас божьим баранчиком, в согласии с водой вальдшнеп хрипит и таинственно ухает выпь.
Все это странное пенье птиц вышло из песни воды.

 

<...> Цветущие травы
Как рожь на полях, так в лугах тоже зацвели все злаки, и когда злачинку покачивало насекомое, она окутывалась пыльцой, как золотым облаком. Все травы цветут, и даже подорожник, - какая трава подорожник, - а тоже весь в белых бусинках.
Раковые шейки, медуницы, всякие колоски, пуговки, шишечки на тонких стебельках приветствуют нас. Сколько их прошло, пока мы столько лет жили, а не узнать, - кажется все те же шейки, колоски, старые друзья. Здравствуйте, еще раз здравствуйте, милые!

 

Расцвет шиповника
Шиповник, наверное, с весны еще пробрался внутрь по стволу к молодой осинке, и вот теперь, когда время пришло осинке справлять свои именины, вся она вспыхнула красными благоухающими дикими розами. Гудят пчелы и осы, басят шмели, все летят поздравлять и на именинах меду попить и домой захватить.

 

Старая липа
Думал о старой липе с такой морщинистой корой. Сколько времени она утешала старого хозяина и утешает меня, вовсе и не думая ничего о нас. Я смотрю на ее бескорыстное служение людям, и у меня, как душистый липовый цвет, распускается надежда: может, когда-нибудь и я вместе с ней процвету.

 

Страдная пора
У дятлов теперь в лесу совсем мало трелей. Не до трелей теперь, когда собственной башкой, как балдой, и собственным носом, как долотом, весь день приходится гнезда долбить.

 

Анютины глазки
Бабочка, совсем черная, с тонкой белой каймой, сядет и становится треугольником. А среди этих же маленьких бабочек есть голубая, всем очень знакомая. Эта, когда сядет на былинку, делается как цветок. Пройдешь мимо, и за бабочку ни за что не сочтешь-цветок и цветок; "анютины глазки".

 

Бал на реке
Желтые лилии раскрыты с самого восхода солнца, белые раскрываются часов в десять. Когда все белые распустятся, на реке начинается бал.

 

Варенье
Вернулся в десятом часу на ту холодную спящую лужайку, на которую сегодня ходил ранним утром. В солнечном огне все гудело в цветах, заваривалось, благоухало, как будто все вместе тут общими силами варили варенье.

 

Ветер в лесу
Ветрено, прохладно и ясно в лесу. "Лес шумит", и через шум слышна яркая летняя песенка подкрапивника.
Лес шумит только вверху. В среднем ярусе - в молодом осиннике - только дрожат и чуть слышно постукивают друг о друга нежные круглые листики. Внизу, в травах, полная тишина, и в ней слышно, как работает шмель.

 

Осень  
Осинкам холодно
В солнечный день осенью на опушке елового леса собрались молодые разноцветные осинки густо одна к одной, как будто им там, в еловом лесу, стало холодно и они вышли погреться на опушку, как у нас в деревнях люди выходят и сидят на завалинках.

 

Осень
В деревне овинный дух. На утренней заре весело стучат гуськи - дубовые носки. Гриб лезет и лезет...

 

О мудрости
Слова мудрости, как осенние листья, падают без всяких усилий.

 

Осенняя роска
Заосеняло. Мухи стучат в потолок. Воробьи табунятся. Грачи - на убранных полях. Сороки семьями пасутся на дорогах. Роски холодные, серые. Иная росинка в пазухе листа весь день просверкает.

 

Листопад
Вот из густых елок вышел под березу заяц и остановился, увидя большую поляну. Не посмел прямо идти на ту сторону и пошел кругом всей поляны, от березки к березке. Вот он остановился, прислушался. Кто боится чего-то в лесу, то лучше не ходи, пока падают листья и шепчутся. Слушает заяц: все ему кажется, будто кто-то шепчется сзади и крадется. Можно, конечно, и трусливому зайцу набраться храбрости и не оглядываться, но тут бывает другое: ты не побоялся, не поддался обману падающих листьев, а как раз вот тут-то кто-то воспользовался и тебя сзади, под шумок, схватил в зубы.

 

Осень
Ехал сюда - рожь только начинала желтеть. Теперь уезжаю обратно - эту рожь люди едят и новая опять зеленеет. Тогда деревья в лесу сливались в одну зеленую массу, теперь каждое является само собой. И такая уж осень всегда. Она раздевает массу деревьев не сразу, каждому дает немного времени побыть и показаться отдельно. Наша жизнь, думал я, к осени тоже сопровождается особым свечением, и мы понимаем его как личное сознание в творчестве мира.

 

Роса
С полей, с лугов, с воды поднялись туманы и растаяли в небесной лазури, но в лесу туманы застряли надолго. Солнце поднимается выше, лучи сквозь лесной туман проникают в глубину чащи и на них там, в чаще, можно смотреть прямо, и даже считать и фотографировать.
Зеленые дорожки в лесу, поляны все будто курятся, туман везде поднимается, садится на листья вода, на хвоинки елок, на паучиные сети, на телеграфную проволоку. И по мере того как поднимается солнце и разогревается воздух, капли на телеграфной проволоке начинают сливаться одна с другой и редеть. Наверно, то же самое делается и на деревьях: там тоже сливаются капли.
И когда, наконец, солнце стало порядочно греть, на телеграфной проволоке большие радужные капли стали падать на землю. И то же самое в лесу хвойном и лиственном - не дождь пошел, а как будто пролились радостные слезы. В особенности трепетно-радостна была осина, когда упавшая сверху одна капля приводила в движение чуткий лист под собой, и так все ниже, все сильнее вся осина, в полном безветрии, сверкая, дрожала от падающей капели.
В это время и некоторые высоконастороженные сети пауков обсохли, и пауки стали подтягивать свои сигнальные нити. Застучал дятел по елке, заклевал дрозд по рябине.                  

 

<...> Начало осени
Сегодня на рассвете одна пышная береза в лесу выступила из леса на полянку, как в кринолине, а другая береза робко роняла лист за листом на темную елку. Вслед за этим, как больше и больше рассветало, разные деревья мне стали показываться по-разному. Это всегда бывает в начале осени, когда после пышного и общего всем лета начинается большая перемена, и деревья все по-разному начинают переживать листопад.
Так ведь и у людей: на радости все похожи друг на друга, и только от горя начинается в борьбе за лучшее все выступать лично. Если смотреть по-человечески, то осенью лес изображает нам рожденье личности.
А как же иначе смотреть? И кто приютит сироту - вот этот оторванный летящий по воздуху листик?
Вот это мелькнувшее сравнение настроило меня очень радостно, и весь я собрался и с родственным вниманием оглянулся вокруг себя. Вот кочка, расчесанная лапками тетеревов; раньше, бывало, непременно в ямке такой кочки находишь перышко тетерева или глухаря и, если оно рябое, знаешь, что копалась самка, если черное - петух. Теперь в ямках расчесанных кочек лежат не перышки птиц, а опавшие желтые листики. А то вот старая-престарая сыроежка, огромная, как тарелка, вся красная, и края от старости завернулись вверх, и в это блюдо налилась вода, и в блюде плавает желтый листик березы.

 

<...> Парашют
В такой тишине с березы, затертой высокими елями, слетел- медленно вниз желтый листок. Он слетел в такой тишине, когда и осиновый листик не шевелится. Казалось, движенье листика привлекло внимание всех, и все ели, березы и сосны, со всеми-листиками, сучками, хвоинками, и даже куст, даже трава под кустом дивились и спрашивали: как мог в такой тишине стряхнуться с места и двигаться листик? И, повинуясь всеобщей просьбе узнать, сам ли собой сдвинулся листок, я пошел к нему и узнал. Нет, не сам собой сдвинулся листок: это паук, желая спуститься, отяжелил его и сделал его своим парашютом.

 

Разлука
Какое чудесное утро; и роса, и грибы, и птицы... Но только ведь это уже осень. Березки желтеют, трепетная осина шепчет: "Нет опоры в поэзии - роса высохнет, птицы улетят, тугие грибы все развалятся в прах... Нет опоры... И так надо мне эту разлуку принять и куда-то лететь вместе с листьями".

 

Борьба за жизнь
Время - когда березки последнее свое золото ссыпают на ели и на уснувшие муравейники. Теперь со своим горем я не чувствую больше себя горюном: не мне одному, а всем попадает, а на миру смерть красна. И перед концом особенно хочется жить, и жизнь кажется так дорога. Я замечаю теперь даже блеск хвоинок на тропе в лучах заходящего солнца, и все иду, любуясь, иду без конца по лесной тропе, и лес мне становится таким же, как море, и опушка его, как берег на море, а полянка в лесу, как остров. На этом острове стоит тесно несколько елок, под ними я сел отдохнуть. У этих елок, оказывается, вся жизнь вверху. Там, в богатстве шишек, хозяйствует белка, клесты и, наверное, еще много неизвестных мне существ. Внизу же, под елями, как на черном ходу, все мрачно, и только смотришь, как летит шелуха.
Если пользоваться умным вниманием к жизни и питать сочувствие ко всякой твари, можно и здесь читать увлекательную книгу: вот хотя бы об этих семечках елей, падающих вниз при шелушении шишек клестами и белками. Когда-то одно. такое семечко упало под березой, между ее обнаженными корнями. Елка, прикрытая от ожогов солнца и морозов березой, стала расти, продвигаясь между наружными корнями березы, встретила там новые корни березы, и своих корней елке некуда девать. Тогда она подняла свои корешки поверх березовых, обогнула их и на той стороне выпустила в землю. Теперь эта ель обогнула березу и стоит рядом с ней со сплетенными корнями.                                    

 

Глаза земли
С утра до вечера дождь, ветер, холод. Слышал не раз от женщин, потерявших любимых людей, что глаза у человека будто умирают иногда раньше сознания; случается, умирающий даже и скажет: "Что-то, милые мои, не вижу вас", - это значит, глаза умерли, и в следующее мгновение, может быть, откажется повиноваться язык. Вот так и озеро у моих ног. В народных поверьях озера - это глаза земли, и тут вот уж я знаю наверное - эти глаза раньше всего умирают и чувствуют умирание света, и в то время, когда в лесу только-только начинается красивая борьба за свет. когда кроны иных деревьев вспыхивают пламенем и, кажется, сами собою светятся, вода лежит как бы мертвая и веет от нее могилой с холодными рыбами.
Дожди вовсе замучили хозяев. Стрижи давно улетели. Ласточки табунятся в полях. Было уже два мороза. Липы все пожелтели сверху донизу. Картофель тоже почернел. Всюду постелили лен. Показался дупель. Начались вечера...

 

Умершее озеро
Тихо в золотистых лесах, тепло, как летом, паутина легла на полях, сухая листва громко шуршит под ногами, птицы далеко взлетают вне выстрела, русак пустил столб пыли на дороге. Я вышел рано из дому и головную боль свою уходил до того, что лишился способности думать. Мог я только следить за движениями собаки, держать ружье наготове да иногда поглядывать еще на стрелку компаса. Мало-помалу я захожу так далеко, что стрелка Компаса смотрит не через мой дом, и так я вступаю в совершенно мне неведомый край. Долго я продирался через густейшую заросль, и вдруг мне открылось в больших дремучих золотых лесах совершенно круглое умершее озеро. Я долго сидел и смотрел в эти закрытые глаза земли.
Вечером почти вдруг перемена погоды: в лесу за стеной будто огромный самовар закипел, - это дождь и ветер раздевают деревья. В эту ночь, согласно всем моим приметам и записям, должен лететь гусь.

 

Первый зазимок
Ночь тихая, лунная, прихватил мороз, и на первом рассвете выпал зазимок. По голым деревьям бегали белки. Вдали как будто токовал тетерев, я уже хотел было его скрадывать, как вдруг разобрал: не тетерев это токовал, а по ветру с далекого шоссе так доносился ко мне тележный кат.
День пестрый, то ярко солнце осветит, то снег летит. В десятом часу утра на болотах еще оставался тонкий слой льда, на пнях белые скатерти и на белом красные листики осины лежат, как кровавые блюдца. Поднялся гаршнеп в болоте и скрылся в метели.
Гуси пасутся. В полумраке стою неподвижно лицом к вечерней заре. Были слышны крики пролетающих гусей, мелькнула стайка чирков и еще каких-то больших уток. Каждый раз явление птиц так волновало меня, что я бросал свою мысль и потом с трудом опять находил ее. Эта мысль была о том, что вот как отлично это придумано: устроить жизнь каждому из нас так, чтобы не очень долго жилось, чтобы нельзя никак успеть все захватить самому, все без остатка, - от этого каждому из нас и представляется мир бесконечным в своем разнообразии. 

 

<...> Иван-да-Марья
Поздней осенью бывает иногда совсем как ранней весной: там - белый снег, там - черная земля. Только весной из проталин пахнет землей, а осенью снегом. Так. непременно бывает: мы привыкаем к снегу зимой, и весной нам пахнет земля, а летом принюхаемся к земле, и поздней осенью пахнет нам снегом.
Редко, бывает, проглянет солнце на какой-нибудь час, но зато какая же это радость! Тогда большое удовольствие доставляет нам какой-нибудь десяток уже замерзших, но уцелевших от бурь листьев на иве или очень маленький голубой цветок под ногой.
Наклоняюсь к голубому цветку и с удивлением узнаю в нем Ивана: это один Иван остался от прежнего двойного цветка, всем известного Ивана-да-Марьи.     
По правде говоря, Иван не настоящий цветок. Он сложен из очень мелких кудрявых листиков, и только цвет его фиолетовый, почему его и называют цветком. Настоящий цветок, с пестиками и тычинками, только желтая Марья. Это от Марьи упали на эту осеннюю землю семена, чтобы в новом году опять покрыть землю Иванами и Марьями. Дело Марьи много труднее, вот, верно, потому она и опала раньше Ивана.
Но мне нравится, что Иван перенес морозы и даже заголубел. Провожая глазами голубой цветок поздней осени, я говорю потихоньку:
- Иван, Иван, где теперь твоя Марья?

 

Зима
Кружевные арки
Снежная пороша. В лесу очень тихо и так тепло, что только вот не тает. Деревья окружены снегом, ели свесили громадные, тяжелые лапы, березы склонились и некоторые даже согнулись макушками до самой земли и стали кружевными арками. Ни одна елка не склонится ни под какой тяжестью, разве что сломится, а береза чуть что - и склоняется. Ель царствует со своей верхней мутовкой, а береза плачет. В лесной снежной тишине фигуры из снега стали так выразительны, что странно становится, - отчего, думаешь, дни ничего не скажут друг другу, разве только меня заметили и ожидают? И когда полетел снег, то казалось, будто слышишь шепот снежинок, как разговор между странными фигурами.

 

Звездная пороша
Вчера вечером порошило из ничего, как будто это со звезд падали снежинки и сверкали внизу, при электричестве, как звезды. К утру из этого сложилась порошка чрезвычайно нежная: дунь - и нет ее. Но этого было . довольно, чтобы отметился свежий заячий след. Мы поехали и зайцев поднимали.

 

Снежные фигуры
Снежинки, падая, не знали, что делают, и от этого везде на ветвях выходили фигуры. Чище всякого мрамора были тела фигурок, и не было на свете свободнее линий, заключающих сложенный из снежных пушинок материал. Не было никакого плана в этом лесном строительстве, никакой задуманной пользы: оно было ни для чего.
Бывают дни в лесу, когда без ветра, а так, от собственной тяжести, при начале оттепели фигурки начинают падать. Так, был тут Ночной сторож, он сидел, закутанный в тулуп, на большой ветке и дремал, вдруг сверху упал на него Геркулес и рассыпал его; выпрыгнула елка, а из-под елки выскочил заяц. После падали Ведьмы, Волки, Бабушки с внучками, от них на снегу оставались внизу только ямки, вроде рябинок, а сверху те ветки, где они сидели, прощаясь, махали. И так в безветренный день всюду в лесу деревья как будто сами махали и махали ветвями, прощаясь с фигурками.

 

Снежки
Выпала пороша. На охоте начал снимать лесные фигуры. Веточка тончайшими своими пальчиками держала большой пышный ком. В полдень фигуры начали падать, сшибать одна другую: деревья играли в снежки. Один такой ком попал в зайца, он выскочил, дал след, и Трубач его подхватил.

 

Снегирь на льду
Всякий ствол дерева, всякая ветка - чем выше, тем тоньше и еще на конце метелочка. Вот почему, когда дружно выпадет снег, аркой сгибается в молодом лесу на просеку ольха, перегибается с одной стороны на другую. Тогда по широкой просеке идти, не наклоняясь, нельзя. По-настоящему надо бы стать на четвереньки и, как заяц, бежать.
Из домашней темноты елей две ветки высоко высунулись и остались в инее двумя белыми крестами, и вся ель от этого стала как Нотр Дам де Пари. Рядом на темном, вся в инее, рисовалась кружевная березка, и на ней нахохлился красный снегирь.

 

Рожденье месяца
Небо чистое. Восход роскошный в тишине. Мороз - минус 12°. Трубач по белой тропе гонит одним чутьем.
Весь день в лесу был золотой, а вечером, заря горела в полнеба. Это была северная заря, вся малиново-блестящая: как особая прозрачная бумага в елочных игрушках, в бонбоньерках с выстрелом, через которую посмотришь на свет, и все окрашивается в какой-нибудь вишневый цвет. Однако на живом небе было не одно только красное: посредине шла густо-синяя стрельчатая полоса, ложась на красном, как цеппелин, а по краям разные прослойки тончайших оттенков, дополнительных к основным цветам.
Полный расцвет зари продолжался какие-нибудь четверть часа. Молодой месяц стоял против красного на голубом, будто он видел это в первый раз и этой красотой залюбовался. Мы стояли на дикой вырубке, с которой отдельные изуродованные деревья смотрели на зарю. И я силился вспомнить там день моего детства, когда я впервые увидел такую красоту и остался навсегда в плену у природы.
1928-1943.

 

Избранные лирические миниатюры из цикла "Времена года" приведены по следующему изданию:
М. Пришвин. Моя страна. - М.: Географгиз, 1955.

 

Начало главы

Вася Веселкин

Когда снег весной сбежал в реку (мы живем на Москве-реке), на темную горячую землю везде в селе вышли белые куры.
- Вставай, Жулька! - приказал я.
И она подошла ко мне, моя любимая молодая собака, белый сеттер в частых черных пятнышках.
Я пристегнул карабинчиком к ошейнику длинный поводок, намотанный на катушку, и начал Жульку учить охоте (натаскивать) сначала по курам. Ученье это состоит в том, чтобы собака стояла и смотрела на кур, но не пыталась бы курицу схватить.
Вот мы и пользуемся этой потяжкой собаки для того, чтобы она указывала место, где спряталась дичь, и не совалась за нею вперед, а стояла. Такое поведение собаки называется у охотников стойкой: собака стоит, а он сам стреляет или накрывает сеткой дичь.
Непонятная сила, влекущая собаку к курице, у охотников называется потяжкой. Только не надо думать, что собаку тянет желание полакомиться курицей или какой-нибудь другой птицей. Нет, ее тянет страстное желание остановить в самом движении все живое, все способное двигаться, бежать, плыть, летать.
Вот так и вышли на черную горячую землю белые куры, и Жульку к ним потянуло. Медленно приближаясь, Жулька остановилась перед одной курицей в двух или трех метрах. Когда же она так сделала стойку, я перестал отпускать поводок и крепко зажал его в руке. Постояв некоторое время, Жулька сунулась, чтобы схватить курицу, и та с криком взлетела, а я так сильно дернул за поводок, что Жулька опрокинулась на спину.
Так сурово для острастки я поступил только раз.
- Лежать! - крикнул я в следующий раз, когда она опять сунулась.
И она, приученная к "лежать!" еще зимой в комнате, легла.
И пошло так у нас изо дня в день, и в какую-то одну неделю я натаскал Жульку отлично по курам. Свободно пуская собаку, я иду по деревне, она делает стойку по курице и одним глазом глядит на нее, а другим следит за мной: как только я начну выходить из ее поля зрения, - она бросает курицу и бежит ко мне.
Кроме кур, в нашей деревне никаких домашних птиц нет. Мы живем на берегу Москвы-реки, повыше Рублевского водохранилища, обеспечивающего Москву-столицу питьевой водой. Чтобы не загрязнять воду, у нас в деревне запрещено держать водоплавающую птицу. И я, хорошо натаскав Жульку по курам, совсем упустил из виду, что в селе на другой стороне реки один хозяин держит гусей.         
Вот и не могу сейчас сказать, по какому это праву он их держит и почему никто не вступится за чистоту московской питьевой воды. Думаю, скорее всего люди в колхозе были очень заняты, им было не до гусей, да и гусиный хозяин, может быть, неплохой был человек, ни с кем не ссорился - вот и терпели гусей до поры до времени. Я и сам совсем забыл об этих гусях и спокойно шел, пуская Жульку свободно бегать перед собою справа налево и обратно, слева направо.
Ничего худого не подозревая, мы вышли в конце деревни в прогон к реке. Небольшой холмик разделял нас от реки, и по нем кверху поднималась по травке белая тропка - след больших и маленьких человеческих ног, босых и обутых. Жулька пустилась вверх по этой тропе. На мгновенье она показалась мне вся вверху на фоне голубого неба. У нее была поза именно такая напряженная, какая бывает у собаки на стойке. Не успел я ей крикнуть свое обычное "лежать", как она вдруг сорвалась и бросилась со всех ног вниз по другой, невидимой мне, стороне холма. Вскоре потом послышался всплеск воды и вслед за тем крик, шум, хлопанье по воде крыльев такое, будто бабы на помосте вальком лупили белье.
Я бежал наверх и вслед за ударами сердца своего повторял про себя:                                   
- Ая-яй! Ая-яй! Ая-яй!     
Это потому я так испугался, что очень много в своей жизни страдал. Задерет собака какую-нибудь животину, и ничем не откупишься: так изругают, так осрамят, что весь сморщишься, как сушеный гриб.
Добежав до вершины холма, я увидал зрелище, потрясающее для учителя легавой собаки: Жулька плавала по воде, делая попытки схватить того или другого гуся. Смятение было ужасающее: гусиное гоготанье, хлопанье крыльев, пух гусиный, летающий в воздухе.
Звук моего свистка и крики были совершенно бессильны: настигнув одного гуся, Жулька пускала из него пух, а гусь, подстегнутый щипком, набирал силу и, помогая себе крыльями, частью водой, частью по воздуху уклонялся от второго щипка. Тогда Жулька повертывалась к другому гусю, пускала пух из него...
Пух, как снег, летел над рекой.
Ужасно было, что в разлив воды еще невозможно было сделать обычные мостки через реку, и я не мог приблизиться хоть сколько-нибудь к месту действия: все происходило на самой середине широко разлившейся Москвы-реки.
Всех гусей было восемь. Я не только успел всех сосчитать, но положение каждого гуся представлял себе, как представляет полководец положение всех частей его войска. У меня вся надежда была на гусей, что какой-нибудь гусак, раздраженный, наконец, озлится и сам попробует Жульку щипнуть. Она такая трусиха! Если бы хоть один гусь сделал такую попытку, Жулька бы немедленно пустилась ко мне под защиту от клюва храброго гуся...
И вот, казалось мне, один гусак как будто и догадался, и, наверно, все бы кончилось хорошо. Но в этот момент выбежал из кустов Витька с ружьем, сын хозяина гусей, и прицелился в плавающую голову Жульки...
Сердце у меня оборвалось. Но почему я не крикнул, не остановил мальчишку? Мне кажется теперь, как будто все было во сне, что от ужаса я онемел. На самом же деле, конечно, я бы крикнул, если бы только было мгновенье для крика. Все произошло так скоро, что крикнуть я не успел.
Грянул выстрел.
Я успел все-таки увидеть, что чья-то рука из кустов толкнула Витьку в плечо и дробь хлестнула по воде далеко от места побоища.
Витька хотел стрелять из второго ствола, но голос из кустов остановил его:
- Что ты делаешь? Собака законно гонит гусей: тут водоохранная зона; не собака, а гуси тут незаконные. Ты, дурак, своего отца подведешь!
Тут, конечно, и у меня язык развязался, да и Жулька опомнилась от выстрела, услыхала мой зов, поплыла к моему берегу.
Конечно, я тут не растерялся до того, чтобы открыть Жульке свою радость спасения. Напротив, я ждал ее на берегу мрачный и говорил ей своим видом, как я умею разговаривать с собаками.
- Плыви, плыви, - говорил я, - ты мне ответишь за гусиный пух!
Выйдя на берег, она по собачьему обыкновению хотела укрыть свое смущение посредством делового встряхивания, фырканья, катанья своего по песку. Но как она ни старалась, гусиный пух с ее носа и рта не слетал.
- Ты мне ответишь за гусиный пух! - повторил я.
Наконец и ей надоело притворяться, обернулась ко мне, и я прочитал по ее виду:
- Что же делать, хозяин, я уж такая...
- Нет, матушка, - отвечал я, - ты не должна быть такая.
- Что же делать? - спросила она и сделала шаг в мою сторону.
- Что делать? - сказал я. - Иди-ка, иди ко мне на расправу.
Нет, этого она боится. Она ложится на брюхо, вытягивает на песке далеко от себя вперед лапы, кладет на них голову, большими человеческими глазами глядит на меня.
- Прости меня, хозяин! - говорит она глазами.
- Пух у тебя на носу! - говорю я. - Отвечай за пух!
- Я больше не буду! - говорит она глазами с выступающими на белки красными от напряжения и раскаяния жилками.
- Ладно! - говорю я таким голосом, что она меня понимает и несется ко мне.
Так все хорошо кончилось, но одно я в радости своей упустил. Я не успел рассмотреть, кто же это был спаситель Жульки. Когда я вернулся домой и захотел приступить к своим обычным занятиям, мысль о неизвестном не давала мне работать. Любовь моя к охоте, к природе, к собаке не могла оставаться во мне теперь без благодарности спасителю моей прекрасной собаки... Так я отложил свои занятия и пошел к учителю в школу за несколько километров от нас. По маленькой руке, толкнувшей Витьку в плечо, по голосу я знал, что это был мальчик. По рассудительному окрику я знал, что мальчик, наверно, учился в школе.
Рассказав все учителю, я попросил его найти мне мальчика, спасителя Жульки, обещал, что подарю ему любимую мою книгу "Всадник без головы" в хорошем издании. Учитель обещал мне найти мальчика, и после того я уехал надолго учить Жульку в болотах.
Приближалось время охоты, когда, выучив Жульку, я вернулся домой и в первый же день направился к учителю. Оказалось, найти спасителя Жульки не так-то легко. Но только несомненно, что он был среди школьников.
- Он сделал хорошее дело, - сказал я, - мы ищем, чтобы поблагодарить его, почему же он не хочет открыться?
- В том-то и дело, - ответил учитель, - ему не хочется выхваляться тем, что самому ничего не стоило. Он стыдится, и это стыд здоровый: каждый должен был так поступить.
- Но не все же такие мальчики; нам нужно непременно найти его, нам нужен пример для других.
- Это правда! - ответил учитель.
И, подумав немного, сказал:
- Мне пришла в голову мысль. Мы найдем! Скажите, сколько было гусей?
- Их было восемь, - ответил я.
- Так помните: восемь, - сказал учитель, - и напишите рассказ об этом случае, напишите правдиво и подчеркните в нем, что было не сколько-нибудь, а именно восемь гусей.
Замысел свой учитель от меня скрыл. Я и не стал допытываться, скоро написал рассказ, и в одно воскресенье мы с учителем устроили чтение в школе веселых рассказов разных авторов. Так дошло и до чтения моего правдивого рассказа о собаке Жульке и о гусях. Нарочно для правдивости я и Жульку привел в школу, показывал, как она по слову "лежать!" ложится, как делает стойку. Веселье началось особенное, когда я читал про гусиный пух, и что я, как полководец, держал в уме поведение каждого гуся.
- А сколько их всех было? - спросил меня в это время учитель.
- Восемь гусей, Иван Семеныч!
- Нет, - сказал учитель, - их было пятнадцать.
- Восемь! - повторил   я. - Утверждаю: их было восемь.
- И я утверждаю, - резко сказал Иван Семеныч, - их было именно пятнадцать и могу доказать: хотите, пойдем сейчас к хозяину и сосчитаем: их у него пятнадцать.
Во время этого спора чье-то нежное, стыдливое сердце сжималось от боли за правду, и это сердце было на стороне автора рассказа о гусях и собаке. Какой-то мой слушатель, мой читатель будущий, мой сторонник горел за правду у себя на скамеечке.      
- Утверждаю, - сказал учитель, - гусей было пятнадцать.
- Неправда! - закричал мой друг. - Гусей  было восемь!
Так мой друг поднялся за правду, весь красный, вихрастый, взволнованный, с глазами, гневно устремленными на учителя.
Это и был Вася Веселкин, стыдливый, застенчивый в своих добрых делах и бесстрашный в отстаивании правды.
- Ну, спасибо тебе, мой друг, - сказал я и подарил спасителю моей Жульки любимую в детстве книгу "Всадник без головы".
1949 г.

 

Рассказ "Вася Веселкин" приводится по изданию:
М. Пришвин. Охота. Том первый. - М.: Худ. лит., 1951 г.

 

Начало главы

Корабельная чаща

Повесть-сказка
Главы
Часть первая
Васина елочка
Глава первая
Солнце светит одинаково всем - и человеку, и зверю, и дереву. Но судьба одного живого существа часто решается тенью, падающей на него от другого.
Так было. Ранней весной горячий луч солнца все осветил и тронул даже семенную шишку на верху старой ели. На своем парашютике семя, кружась, медленно слетело вниз и упало на тающий снег. Вскоре снег разбежался водой и осветил на земле семечко.
Из этого семечка и родилось дерево - Васина елочка.
Да, конечно, солнце-то светит всем одинаково, а это от нас самих рождается тень. И мы, и животные, и деревья, и все на земле дает разную тень - и добрую и злую, и даже сама земля по временам тенью своей закрывает иную планету.
Так вот и семечко елки, конечно, упало в лесу под чью-то добрую тень.
Было это в селе Усолье, вблизи города Переславля-Залес-ского, за много лет до того, как родиться самому Василию Веселкину. Даже и самого старого нашего лесника Антипыча тогда еще не было на свете. Никакой человек не был свидетелем жизни первых лет этого дерева. Родилось оно и росло само собой, и "Васиным" оно сделалось долго спустя, когда стало даже так, что не будь этого Васи на свете, так и не было бы и его елочки.
Была-жила елочка чуть ли не за сто лет до рождения Васи.
Семечко ее, подхваченное весенней водой, сплылось со множеством таких же семян и было выброшено в лесное урочище Ведерки.
В далекие времена тут был великий сосновый бор. Никто не помнит его, но так понимают его происхождение: там и тут от великого, еще более давнего прежнего леса оставались отдельные деревья-семенники и от старости засыхали и падали; каждое дерево, падая, разрушало возле себя много молодых новых деревьев, и оттого в сплошном тесном лесу оставалась каждый раз светлая полянка; молодые деревья, обступая полянку, тянулись вверх, догоняли кроны старых деревьев и, догнав, смыкались со всем пологом леса.
Когда деревья наверху смыкались, то лесная полянка делалась похожей на высокое ведро с зеленым донышком. Вот оттого-то и получилось лесное урочище Ведерки, что из каждого последнего дерева старого бора в новом лесу вышло ведерко.
Догадка эта была верная: великаны-сосны с тех незапамятных времен кое-где сохранились и до нашего времени. Тут-то вот, под тенью одного такого великого дерева, на вспаханную кротами земельку были брошены семена елей, и среди них было семя Васиной елочки.
Еловой породе деревьев тень вначале бывает даже нужна. Елку губит не тень высокого материнского дерева, а малая тень своих собственных мелких собратьев.
Счастливо было семечко, что оно попало в тень великой сосны: такая первая материнская тень охраняет ростки от ожогов мороза и солнца.
Это была первая материнская тень.
Как всегда, семян было множество, Васина елочка была неотличима в ровном бобрике ростков. Иному доброму человеку по такому ельничку даже рукой погладить хочется, как по шерсти его друга-собаки. Но далека, вот как далека от человека эта жизнь беспризорных существ, брошенных игрою случая в рыхлую, вспаханную кротами землю для борьбы между собою за свет.
Да, конечно, солнце дает нам только свет и тепло, но откуда же среди нас берется тень?
Надо думать, солнце в тенях не виновато: свет - от солнца, а тень, выходит, - ото всех нас, живущих на земле.
Это, конечно, истинная правда, что солнце для всех деревьев, и всех елок, и всех зверей, и для каждого человека светит одинаково, да мы-то вот на земле все разные, и от каждого из нас на другого падает разная тень...
Мало того что маленькие деревья затеняли друг друга. Они и просто силой движения теснили, уродовали свои мутовки: каждому хотелось раньше другого подвинуться к солнцу. Вот почему от каждого на каждого падала тень.
А тут вышла и еще беда: лосю вздумалось лечь и почесать себе спину об эти елочки.
Медленно после тяжелого лося поднимались помятые маленькие деревья, но Васина елочка не успела за всеми подняться и осталась в тени. Так, из-за того только, что лосю надо было почесать себе бок, ей это было как верная смерть.
Случилось еще, гром ударил почему-то не в самое высокое дерево - в нашу великую сосну, пионера всего этого леса, - а рядом с нею, в догонявшую ее издавна елку. После падения этого дерева от всего нашего елового бобрика осталась только Васина елочка, и над ней другая, ее затеняющая, отнимала свет до темноты.
С тех пор прошло больше ста лет. За это время родился, и вырос, и застарел старый наш лесник Антипыч. Вот это он-то и любил повторять всем, и от него мы берем эти слова, что солнце светит всем одинаково и свету солнечного хватило бы всем, да вот мы-то, земные жители, разные и друг другу порой закрываем солнечный свет.
- А из-за чего, -спрашивал часто Антипыч, - закрываем мы свет?
И, помучив собеседника, сам отвечал:
- Из-за того, что все поодиночке гонимся за своим счастьем.
Собеседник тогда пробовал заступиться за счастье:
- Без этого счастья жить нельзя ни человеку, ни зверю, даже и ни дереву.
- Нет! - говорил Антипыч. - Нельзя зверю и дереву, а человеку можно: у человека свое счастье, и оно - в правде.
И тут выкладывал все, из-за чего начинал спор свой о тени и свете.
- Не гонитесь, - говорил он, - как звери, поодиночке за счастьем, гонитесь дружно за правдой.
И эти-то слова о правде, наверно, и слышал еще маленький Вася, и скорее всего от этих слов у него все и началось.
Было это в годы первой войны с немцами.
Пришел однажды Антипыч к великой сосне, и с ним был мальчик Вася Веселкин. Тут впервые Вася встретился со своею елочкой.
Радостно каждому глубоко вздохнуть чистым воздухом под пологом сомкнутых кронами деревьев. Редкий человек, обрадованный чистым воздухом, обратит внимание на деревце, бледное, высотой не больше как в рост человека с поднятой вверх рукой. Хвоя на этом деревце тощая, бледная, сучки покрыты сплошь лишаями. Ствол - не толще руки человека, корни поверхностные.
Сильный может легко вытащить дерево и отшвырнуть, а между тем рядом с этой лесной сиротой стоит елка, его ровесница, могучее столетнее дерево. В тени-то этой счастливицы и хилится маленькая ее ровесница, в сто лет собравшая себе высоту в рост человека с поднятой вверх рукой.
Антипыч уже было поднял топор, чтобы прикончить эту несчастную, ненужную жизнь, но Вася остановил его.
- Ладно! - согласился Антипыч.
И минуточку глядел в большие серые серьезные глаза мальчика, вроде как бы даже и с удивлением.
Оно и вправду было чему подивиться в лесу: во всей жизни всех лесов на свете не было такого случая, чтобы кто-нибудь, кроме человека, мог заступиться за слабого. И какой же это еще человек - Вася Веселкин, чтобы против всех лесных законов вдруг ни с того ни с сего выставить свой, человеческий!
С другой стороны, тоже подумаешь: почему бы ему не выставить этот закон, если с незапамятных времен человек начал выбирать в лесу деревья, сажать их возле дома своего, поливать, навозить, ухаживать и - мало того! - уходя на войну, потом уносить в душе своей наряду со своими близкими и память о родной березке возле своего дома, сосне или елочке.
Когда Антипыч заносил топор над Васиной елочкой, наверно, это наше всеобщее человеческое чувство мелькнуло в душе мальчика и перешло на дерево.
- Ладно, - ответил Антипыч, отчасти, конечно, и понимая причуду мальчишки: все ведь - и мы, старики, - мальчишками были.
У Антипыча в этот раз был не просто его очередной обход лесного участка Ведерки. В лесничестве был получен приказ найти материал для фанеры. Требовалась сосна не меньше четырех обхватов толщиной и без единого сучка на высоту пяти метров. Во всех Ведерках оставалось только одно такое дерево. Вот за этим-то деревом и пришел теперь Антипыч.
Нечего было и мерить толщину: было видно на глаз - дерево больше четырех обхватов. И какие там пять метров вверх без сучка - куда больше! И смотреть было нечего.
Но Антипыч почему-то все глядел и глядел вверх, все больше и больше откидывая назад свою голову. Вася тоже за ним глядел вверх, пока не стало ему очень трудно. Тогда оба, и старый и малый, отступили дальше от дерева и все глядели и глядели вверх. И это было безо всякого дела, безо всякой надобности.
Так бывает с каждым в чистом бору: движение чистых стволов вверх, к солнцу, поднимает человека, и ему хочется туда, вверх, как дереву, тянуться к солнцу.
Голова скоро устает от высоты, приходится возвращаться на землю. Антипыч сел, свернул себе козью ножку и сказал:
- У нас в Ведерках это будет последнее дерево. Упадет - и останется на память последнее ведро в наших Ведерках. Нового больше не будет.
- А есть еще где-нибудь на свете такое? - спросил Вася.
- Есть, - ответил Антипыч. - Мой отец бурлачил на севере, так он зимой нам, детишкам, много рассказывал. Там где-то есть заповедная Корабельная чаща: ее там не рубят, а берегут, как святыню.
Так вот эта чаща сосновая стоит высоко, на третьей горе, и нет в ней ни одного лишнего дерева, там нигде стяга не вырубишь. Вот как часты деревья: срубишь - оно не падает, а остается стоять меж других, как живое.
Каждое дерево такое, что два человека будут догонять друг друга кругом и не увидятся. Каждое дерево прямое и стоит высоко, как свеча. А внизу - белый олений мох, сухой и чистый.
- Высоко, как свеча? - повторил Вася. - И так-таки ни одного сучка доверху?
На этот вопрос постоянный шутник Антипыч ответил шуткой.
- Есть, - сказал он, - во всей гриве одно дерево, и в нем выпал сучок. Но и то в эту дырочку желтая птичка-зарянка натаскала хламу и свила себе там гнездо.
- Это сказка? - спросил Вася.
В глазах мальчика была такая тревога! Так, видно, хотелось ему, чтобы заповедная чаща не была просто сказкой!
- Это сказка? - повторил он.
Антипыч бросил шутить.
- Про птичку, - ответил он, - я сам выдумал, да и то - что я! В каждом бору есть дерево с пустым сучком, а в дырочке живет желтая птичка-зарянка. А заповедную чащу отец мой видел своими глазами: это правда истинная.
- Истинная, - повторил Вася, - а какая же еще бывает на свете правда?
- Кроме правды истинной? - спросил Антипыч.
И опять его щеки начали собираться в гармонику, а ястребиный нос - опускаться к усам. Но тут же и опять, заглянув Васе в глаза, Антипыч бросил шутить и сказал:
- Правда на свете одна, только истинная.
- А где она?
- В уме и сердце человека.
- И у тебя?
- Конечно.
- Скажи, Антипыч, какая она сама, эта истинная правда?
Антипыч засмеялся, нос его крючковатый направился к усам.
- Видишь, Вася, - сказал он, - правда, она такая, что ее надо каждому держать в уме, а сказать о ней трудно.
- Отчего же трудно?
- Первое, трудно оттого, что в делах она, а не только в словах. Второе, оттого, что коли дел у тебя нет, то как скажешь - сам ни с чем и останешься.
- Ты мне одному только скажи!
- Скажу, - согласился Антипыч, - только не сейчас: вот буду помирать - ты к тому времени, кстати, подрастешь, маленько поумнеешь, - ты ко мне подойди тогда, и я тебе на ушко скажу. Хорошо?
- Конечно, хорошо! - согласился Вася. - Только я знаю, что ты мне скажешь тогда.
- Неужто знаешь? - удивился Антипыч.
- А вот и знаю, хоть еще и не подрос и не поумнел. Ты скажешь так: не гонитесь поодиночке за счастьем, гонитесь дружно за правдой.
После Васиных слов Антипыч в изумлении остановился и, подумав, сказал:
- Ну и память у тебя, Вася!
После этих слов Антипыч выплюнул свою козью ножку, поднял топор, подошел к великой сосне, зачистил на сером стволе белое местечко и на белом старательно вывел лиловым карандашом букву "Ф" (фанера).
1952-1953.

 

Глава из повести-сказки "Корабельная чаща" приводится по следующему изданию:
М. Пришвин. Избранное. - М.: Московский рабочий, 1971.

 

Начало главы

"Дневники" М. М. Пришвина

Подводя предварительные итоги собственного творческого пути, М. М. Пришвин констатировал: "Я главные силы свои... тратил на писание дневников"; позе он выделил в них четыре основные темы: "1) Раскрытие существа личности (тема с детства); 2) Творчество как поведение; 3) Любовь как рождение или утверждение личности (тема "Мы с тобой"); 4) Проблема счастья (быть как все хорошие люди)"1. Тематика "Дневников", несомненно, много шире, и одной из ведущих в них стала тема трагической судьбы Родины. Далеки от восторженных пришвинские оценки дореволюционной России и тех, кто пытался сотворить из нее страну всеобщего равенства и счастья - социалистов.

 

1. Пришвин М. М. Дневники. - М.: Правда, 1990. - С. 400, 417.
2. Там же. - С. 326.
3. Там же. - С. 388.
4. Пришвин М. М. Незабудки. - М.: Худож. лит., 1969. - С. 83.

 

Едким и выразительным словечком "кутерьма" он определяет и помпезные пропагандистские мероприятия правящей партийной верхушки, и очередные компании (пятилетки, съезды, мобилизации и проч.), и "проработки" писателей, пишущих в духе, неугодном власти. Он не верил в возможность переустройства мира через машинизацию: "Главная сила человека в душе, а не в электричестве". Основное зло современной жизни писатель определил предельно точно: "Мы стали невнимательны к каждому отдельному человеку"; вопреки известному афоризму Сталина "у нас незаменимых нет", автор "Дневников" неоднократно возвращался к прямо противоположным суждениям, утверждавшим ценность каждой личности: "Человек незаменим".
В записях 1929-1931 годов трагическим лейтмотивом проходит мысль о "Смерти всего, что называл родиной", о ликвидации свободы творчества, о насаждении в писательской среде единомыслия, стандарта и единообразия.
В этих условиях, создавая, на первый взгляд, произведения, далекие от социальной тематики - этюды о животных и пейзажные зарисовки, М. М. Пришвин постоянно думал о судьбах человеческих: "Я ведь, друзья мои, пишу о природе, сам же только о людях и думаю". "Сказка-быль", "новая сказка", "притча" - так он определял особенности своих произведений "малой формы", в которых оставался глубоко самобытным философом, ставшим основные проблемы бытия: предназначение человека и смысл его жизни; любовь и смерть, взаимоотношения людей и природы; законы природы и закономерности развития цивилизации.
Записи в дневниках стали основой для многих произведений М. М. Пришвина; они были для него и своего рода поэтической школой в которой совершенствовалось его блистательное мастерство.

 

Из дневников и писем М. М. Пришвина
[М. М. Пришвин об исторических судьбах России]
1909
21 марта. Не будь мужика в России, да еще купца, да захолустного попа, да этих огромных просторов полей, степей, лесов - то какой бы интерес был жить в России?

1915 (идет 1-я Мировая война)
18 июля. Во всей силе показывается немецкий механизм и беспомощная русская первобытная удаль. Чтобы разбить их, нужно в корне измениться, во всяком случае, нельзя же с голой дубиной идти.
1 ноября. Когда-то в начале войны казалось мне, что победа наша над врагом будет в то же время победой над самим собой, что мы организуемся. А вот уже прошло 15 месяцев войны и Россия все такая же: мечтает и утопает в грязи.

1916
2 октября. Несчастной любовью люблю я свою родину и ни да, ни нет я от нее всю жизнь не слышу...

1917
21 мая. Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским... Вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия - сплошной митинг...

1918
24 ноября. Опустошение жизни за два месяца отсутствия в Москве ужасающее: Москва теперь совершенно умерший город.

1922
9 августа. ...В России он (пуд хлеба - Е. В.) добывается при условии существования человека в аду: условия деревенской работы - адские, живет человек без грамоты, без всяких радостей, в муках, вшах и болезнях... В России всякий мед пахнет полынью и горчит.

1927
1 июня. Есть ли на свете другой народ, кроме нас, русских, кто так удивляется, радуется и просто любит, - да, и любит! - жизнь другого, чужого ему народа и при этом совершенно молчит о своем или даже бранит. Я... теперь только вполне понимаю, отчего это так: русский, восхищаясь другой страной, так выражает смертельную любовь к своей родине.

1930 [О принудительной коллективизации и раскулачивании]
27 января. Когда бьют без разбора правых и виноватых, и вообще всякие меры и даже закон, совершенно пренебрегающий человеческой личностью, носят характер погрома. Ужас погрома - это гибель "ни за что ни про что"... "Грабь награбленное" - это погром.
6 февраля. Долго не понимал значения ожесточенной травли "кулаков" и ненависти к ним... Теперь только ясно понял причину: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в значительной степени. Все эти люди, достигая своего, не знали счета рабочим часам...
22 февраля. Каждый день нарастает народный стон.
12 марта. ...Во что обошелся стране этот неверный шаг правительства, опыт срочной принудительной коллективизации? Говорят, в два года не восстановить.
А в области культуры разрушение всей 12-летней работы интеллигенции по сохранению памятников искусства?
29 мая. Наш социализм питается разложением государства и является продолжением великой войны: верней всего, это мост между одной и другой будущей войной.

1934
31 июля - 3 августа. Русский человек, ну, что такое: бедность какая, смотреть не на что, а совесть живая и без товарища не может, и не понимает, как и зачем жить без товарища: кусочек достанет чего-нибудь и поделится с другим и благодарности не примет...

1939
8 сентября. Лучшее в русской традиции - скромность при тайном сознании силы...
14 ноября. Заключаю, пересмотрев прошлое, что неизменным у меня остается лишь смутное, невыразимое словами чувство родины.

1953
13 июня. Быть русским, любить Россию - это духовное состояние.

[О литературе и художественном творчестве]
1914
12 января. Метод писания, выработанный мной, можно выразить так: я ищу в жизни видимой отражения или соответствия непонятной и невыразимой жизни моей собственной души.

1927
[О социалистическом реализме, об организации Союза советских писателей]
24-25 октября. Претензия на учительство - это склероз всякого искусства.

1928
26 октября. Творчество я представляю себе как жизнь, пробивающую себе путь к вечности. Она очень похожа на поток, размывающий себе путь к океану.

1930
2 ноября. Нет, кажется, ничего горше, как групповое вовлечение писателей в политику.

1931
2 мая. Сколько же творческого времени нужно потратить, чтобы оборониться от теорий творчества, создаваемых ежедневно людьми, никогда ничего не создавшими и претендующими на руководящую роль литературой.

1932
10 августа. Может ли быть красота в правде? Едва ли, но если правда найдет себе жизнь в красоте, то от этого является в мир великое искусство: таким великим искусством была русская литература.

1933
1 декабря. ...Я шел путем всех наших крупнейших писателей, шел странником в русском народе, прислушиваясь к его говору.

1936
22 июня. И тогда, в царское время, и теперь, в советское, в существе своем, как писатель, я - мятежное существо.

1937
23 декабря. Та единая тема, над которой я работаю, это дитя, которое я сохраняю в себе...

1939
6 сентября. Сколько раз мне мелькало, как счастье, взять на себя подвиг телеграфиста, утонувшего на "Лузитании": он, погибая, до последнего вздоха подавал сигналы о спасении гибнущих людей. И мне казалось, что в писаниях своих я займу когда-нибудь положение этого телеграфиста.

1946
8 апреля. Правда и сказка - вот тема всей моей жизни.
5 июля. Писательство - это концентрация силы всей личности в слове.

1947
2 марта. Сказка-быль - моя форма.

1951
2 июня. ...Я действительно... создал новую сказку ("Кладовая солнца", "Лисичкин хлеб" и др.). Может быть, только в этом и есть моя заслуга.

1952
24 марта. Говорили о восточном происхождении моей "мелкой" по внешности и глубокой по содержанию формы..., эту форму надо бы назвать притчами.

1945
2 февраля. Стыд личного счастья есть основная черта русской культуры, и русская литература широко распространила эту идею, тут весь Достоевский и Толстой.
13 мая. Русская литература взяла на себя это дело: напоминать о человеке. И через это стала великой литературой.

1946
8 апреля. Правда и сказка - вот тема всей моей жизни...

Фрагменты записей приведены по сл. изд.:
Пришвин М. М. Дневники. - М.: Правда, 1990.

 

* * *
Из кн. "Дорога к другу". - Л., 1982.
Источник поэзии - чувство ритма жизни, который воспринимается как смысл ее, как то, из-за чего стоит жить, трудиться и достигать.
К сказкам, поэзии все относятся как к чему-то несущественному, обслуживающему отдых человека. Но почему же в конце-то концов от всей жизни остаются одни только сказки, включая в это так называемую историю?
Сила первого взгляда есть основная сила поэзии.
Путь поэзии - это путь открытий неведомых стран души человеческой.
Поэзия питается детством и свойственным детству естественным чувством бессмертия.
Поэзия - это предчувствие мысли.
Поэзия - это дар быть умным без ума.
...Я понимаю поэзию как силу души человеческой.
Реализм в искусстве - это есть путь к правде: искусство на пути к правде.
Никакой правды не бывает без выдумки, напротив! Выдумка спасает правду, для правды только существует выдумка.
Сказка питается детством... Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление, и с удивлением вернется и сказка.

Начало главы





Из русской поэзии второй половины XIX века
И. С. Тургенев
Ф.И. Тютчев
А.А. Фет
А.Н. Апухтин
В.М. Жемчужникова

И.А. Бунин
Л.Н. Андреев
М.М. Пришвин
Б.С. Зайцев
И.Е. Вольнов
И.А. Новиков
Д.И. Блынский
C.А. Пискунов
Л.Н. Афонин
В.А. Громов
Г.Б. Курляндская
Поэзия Орловского края 50-90-х годов ХХ века
И.Д. Крохин
А.С. Шиляев
И.А. Александров
В.П. Дронников
В.Г. Еремин
В.А. Ермаков
Л.Г. Котюков
Н.М. Перовский
Г.А. Попов
И.С. Семенова
Г.В. Фролов

"Возвращенная" поэзия ХХ века
И.В. Каллиников
В.Л. Гальской
А.Ф. Сафронов
Ф.В. Сафронов

Малая проза современных писателей-орловцев I
Е.К. Горбов "Комендант Зеленого переулка"
В.А. Мильчаков "Птенцы орлов" (отрывок из повести)
Л.Л. Сапранов "Родители", "Память прошлого", "Белая дача"
А.Н. Яновский "Сорока", "Танкист", "Земляк"
В.И. Амиргулова "Ваня и Муму","Новенький"
Л.М. Золоторев "Дарюшка последняя из хуторян", "Чистые пруды"
В.М. Катанов "Однажды в Орле", "Поэт и полководец", "Лесков"
А.И.Кондратенко "Женщина по имени Надежда"

Малая проза современных писателей-орловцев II
А.С. Лесных "Доброе дело", "Говорите конкретно", "Ключи к английскому замку"
И.Ф. Лободин "Перепелка во ржи", "Дом на гривах коней"
В.И. Муссалитин "Курганы"
Ю.А. Оноприенко "За ягодой, красной, как кровь", "Дедушко"
Н.И.Родичев "Алимушкины полушубки", "Егор Ильич"
П.И. Родичев "Стихи", "Особое свойство памяти", "Очерк раздумье"
И.А. Рыжов "Позднее свидание", "Мой Бунин", "Хорошая старуха" ,"Неразбавленный орловец"

Писатели младшим школьникам
Е.А. Зиборов "Жаркое лето"
В.М. Катанов подборка стихов для детей
А.И. Лысенко подборка стихов для детей, "Неутомимый труженник"
В.Г. Еремин подборка стихов для детей
И.Г.Подсвиров "Заячий хлеб", "В ливень"

Рейтинг@Mail.ru
Rambler's Top100
Яндекс.Метрика

© "Вешние воды" 2010     | Карта сайта  | Главная | История | Контакты | Лауреаты премий | Биографии | Орловские писатели-хрестоматия | Книги  | Новинки | 

Администрация сайта