РегистрацияРегистрация
Логин ?
Пароль  Вход

Библиотека онлайн
Библиотека онлайн

Из русской поэзии второй половины XIX века
И. С. Тургенев
Ф.И. Тютчев
А.А. Фет
А.Н. Апухтин
В.М. Жемчужникова

И.А. Бунин
Л.Н. Андреев
М.М. Пришвин
Б.С. Зайцев
И.Е. Вольнов
И.А. Новиков
Д.И. Блынский
C.А. Пискунов
Л.Н. Афонин
В.А. Громов
Г.Б. Курляндская
Поэзия Орловского края 50-90-х годов ХХ века
И.Д. Крохин
А.С. Шиляев
И.А. Александров
В.П. Дронников
В.Г. Еремин
В.А. Ермаков
Л.Г. Котюков
Н.М. Перовский
Г.А. Попов
И.С. Семенова
Г.В. Фролов
"Возвращенная" поэзия ХХ века
И.В. Каллиников
В.Л. Гальской
А.Ф. Сафронов
Ф.В. Сафронов

Малая проза современных писателей-орловцев I
Е.К. Горбов "Комендант Зеленого переулка"
В.А. Мильчаков "Птенцы орлов" (отрывок из повести)
Л.Л. Сапранов "Родители", "Память прошлого", "Белая дача"
А.Н. Яновский "Сорока", "Танкист", "Земляк"
В.И. Амиргулова "Ваня и Муму","Новенький"
Л.М. Золоторев "Дарюшка последняя из хуторян", "Чистые пруды"
В.М. Катанов "Однажды в Орле", "Поэт и полководец", "Лесков"
А.И.Кондратенко "Женщина по имени Надежда"

Малая проза современных писателей-орловцев II
А.С. Лесных "Доброе дело", "Говорите конкретно", "Ключи к английскому замку"
И.Ф. Лободин "Перепелка во ржи", "Дом на гривах коней"
В.И. Муссалитин "Курганы"
Ю.А. Оноприенко "За ягодой, красной, как кровь", "Дедушко"
Н.И.Родичев "Алимушкины полушубки", "Егор Ильич"
П.И. Родичев "Стихи", "Особое свойство памяти", "Очерк раздумье"
И.А. Рыжов "Позднее свидание", "Мой Бунин", "Хорошая старуха" ,"Неразбавленный орловец"

Писатели младшим школьникам
Е.А. Зиборов "Жаркое лето"
В.М. Катанов подборка стихов для детей
А.И. Лысенко подборка стихов для детей, "Неутомимый труженник"
В.Г. Еремин подборка стихов для детей
И.Г.Подсвиров "Заячий хлеб", "В ливень"


Писатели Орловского края
ХХ век
Хрестоматия

Орел 2001

Под ред. проф. Е. М. Волкова

Поэзия Орловского края
50-90-х годов ХХ века


И.А. Крохин
А.С. Шиляев
И.В. Александров
В.П. Дронников
В.Г. Еремин
В.А. Ермаков
Л.К. Катюков
Н.М. Перовский
Г.А. Попов
И.С. Семенова
Г.В. Фролов

Игорь Дмитриевич Крохин
(1940-1992)

Игорь Дмитриевич Крохин родился 1 мая 1940 г. в поселке МТС Себежского района Калининской области в семье агронома. На Орловщине жил с 1954 г., где учился в Моховской средней школе. В 1963 г. окончил Ленинградский экономический институт, работал юристом на Чернятинском стекольном заводе под Брянском, на заводах вторичных цветных металлов и алюминиевого литья во Мценске, в совхозе "Орловские цветы".
В 1965 г. в газете "Орловский комсомолец" появились первые стихи начинающего поэта; с 1971 г. он постоянно печатается в "Орловской правде". Выступает он также в центральных журналах: "Москва" (1974, № 6), "Молодая гвардия" (1974, № 7), "Октябрь" (1974, № 12), в альманахе "Поэзия" (1973, № 10 и 1975, № 14).
В 1976 г. издана первая книга стихов Крохина "Проселки".
В 1977 г. вышел коллективный сборник стихов "Орловские голоса". Здесь Крохину принадлежит цикл стихов "Родство". Они полны раздумий о пережитом, о счастьи мирного труда, о теплоте человеческих душ. Поэт говорит о любви к Родине, к родному краю.
Игорь Дмитриевич Крохин заочно учился в Литературном институте им. М. Горького. В 1978 г. был принят в Союз писателей СССР.

 

* * *
Мне судьбы придумывать не надо...
Чуть заслышу - оторопь берет
(Как при свисте тяжкого снаряда),
Если пролетает самолет.

И в каких таких глубоких клетках
Оживает ледяной озноб?..
Пролетел...
Лишь дрожь листвы на ветках
И росинок солнечный галоп.

Грозный звук растаял в отдаленье,
Рокот двухмоторного затих.
Я все помню,
Я из поколенья
Чудом лишь оставшихся в живых.

Нам судьбы придумывать не надо...

 

Родиться и жить...
Не родился, а все уже было
Решено до меня обо мне:
Сколько надо
Свинца и тротила
И солдат на пятнистой броне,

Пулеметов на вышках охраны,
Душегубок,
овчарок,
печей
Крематориев
И, как ни странно,
Улыбающихся палачей.

Решено...
И окрысится запад,
И на воздух взлетит тишина...
Я родился до этого за год
В гарнизонном поселке Весна.

И рожденному в укрепрайоне
Встать бы на ноги... Из-под огня
Увозили армейские кони
В санитарной повозке меня.

 

* * *
Уходили, плакали и пели,
По проселкам тяжело пыля...
А над нами "мессеры" висели,
А под нами - ходуном земля.

Спеленав обрывком плащ-палатки,
От бомбежек,
Из-под артогня,
Отступая, матерью-солдаткой
Выносила Родина меня.

Волга, Волга!..
Волны потемнели,
И вода столбами за бортом...
А потом: лежу я на шинели
И хватаю воздух жарким ртом.

А потом -
Полосками бумаги
Накрест перечеркнуто стекло.
Наголо остриженная - мама?..
Мама!
И от сердца отлегло...

 

* * *
Не верещит -
Замерз сверчок,
До теплых дней не отзовется.
Наверно, поломал смычок,
А вот починит - и вернется?

Мать принесла вязанку дров -
Морозный хворост,
Не поленья.
Трещит в печи огонь -
Багров,
С вишневым отсветом варенья.

Не потеплело -
Коркой льда
Стекло оконное покрыто,
Ледком подернута вода, -
Блестит, как озерцо, корыто.

Вода со звонами в ведре,
В пустой кастрюле тоже звонко.
Зима в избе и на дворе,
Но только бы... не похоронка.

 

* * *
Прифронтовая полоса.
Пылят проселками резервы,
Поют - задорней! - голоса.
А далеко ли сорок первый?..

...и на деревне слух возник,
Что в старых копанях за рощей
Живет неведомый мужик -
Худой, неслыханно заросший.

Он вышел к людям -
Осмелел;
С лицом просительно-смиренным
Молил,
Что он давно не ел...
Никто его не пожалел,
А если кто-то хлеб имел -
Те подавали немцам пленным.

 

Мерин
Полевой объездчик
Дядька Никиток
Подскакал, зловещий,
Захватил врасплох.

- Чей?!
- Ничей... оттуда! -
В сторону рукой, -
Дяденька, не буду,
Дядя... дорогой!..

Колоски-голубы
К животу прижал,
И не то что губы -
Весь я задрожал.

Верю и не верю:
Тронул он коня,
А чубарый мерин
Фыркнул на меня.

 

Арифметика
Я учился считать не в школе,
А шагая за жаткою в поле.

Раз, два, три.
Раз, два, три.
И на ток -
Вытряхать полотняный мешок.

Колосок к колоску,
Колосок к колоску.

Сколько раз поклонился земле
На веку?..

 

* * *
Читать учились друг от друга:
Брат от сестры, от брата - я.
А за окном скрипела вьюга,
Глазами волчьими горя.

Считать учились в поле сжатом,
Когда сбирали колоски -
За это выдадут ребятам
По полкило ржаной муки.

Писать учились на газетах, -
Когда ж мне выдали тетрадь,
Уже я числился в поэтах:
Умел припевки сочинять.

 

* * *
Отец,
Как истый сын земли,
Ее служивый древний,
Не в книжной рылся ты пыли -
В премудростях деревни.

Не потому ли ведуном
Заглазно величали -
Укажешь срок -
И грянет гром!..
С поклонами встречали...

О чем шепочут колоски,
Зачем пчела танцует -
Как бы пахучие цветки
Над ульями рисует.

Ты брал и слушал ком земли -
Что в нем такое слышал?
И мне приказывал: замри!..
И говорил, что будет дождь.
И впрямь - гремел весенний гром,
И дождь стучал по крыше!

 

* * *
Отца спросил я:
- Как ты выжил в годы,
Когда гремели выспренние оды?
Отец ответил:
- Верили всерьез.
И, как от боли, задрожали губы...
И видел я, как плачут однолюбы.
Любовь и веру он с собой унес...

Он расписался на стене рейхстага,
Принес медаль, где сказано: отвага...
Взвалил на плечи непомерный воз.

И, как овраги, поползли морщины -
Старели быстро крепкие мужчины, -
На их хребте и поднялся колхоз...

И посреди беспамятной России
Встал памятником... И заголосили
Над ним ветра в ветвях осенних лоз.

И лишь теперь в отце понятным стало
Какое чувство жизни клокотало
В его словах: "Мы верили всерьез..."

 

Именинница
Съехались.
Отпраздновать решили
День рожденья матери сыны.
Ей подарков разных надарили,
А отцу - рубашку и штаны.

Непривычно на почетном месте,
Слушая заздравье и хвалу,
Думала: "Уж если честь по чести,
То сподручней с краешку, в углу!"

Не было для матери чудесней
Дождиком забрызганного дня.
Пили-ели,
Утешались песней,
Головы тяжелые клоня.

И когда в дому угомонилось,
В свете прояснившихся небес
Не сама посуда перемылась
И порядок в комнатах воскрес.

Постояла над сыновьей ратью
И пошла к колонке - за водой.
И совсем не праздничное платье
Делало походку молодой.

 

Памяти Германа Валикова, поэта
Седая древность
Русских крепостей -
Самой истории вода живая.
В разноязыком множестве гостей
Потомка слышу, может быть,
Мамая?

Какая даль открылась со стены!
Туристам, может, Азии просторы -
А мне луга заречные видны
И на горе деревня -
Синегоры.

И проплывают в вечность облака,
С крутых высот
Покоем древность веет.
Лишь ласточка,
стремительно легка,
Над речкой заболоченною реет.

Да по кочкастым выстригам лугов,
Как в старину - задолго до Мамая,
Мужик с косой
Из глубины веков
Идет за лошаденкою, хромая.

 

Гнездовье
Вот и внесли в число
Бесперспективных,
В реестр длинный.
Горькое число...
Я земляков встречал в Орле и Ливнах
Все помнят развеселое село!

А как она живет,
Моя Найденка,
Где из пяти - дымит одна труба,
Снесут ее - кому нужна хатенка? -
И огород распашут под хлеба.

Грачи вернутся -
Где они, гнездовья?
А человек,
По виду городской,
На месте том родительском
С любовью
К земле прижмется
Взмокшею щекой...

Шумят хлеба -
О чем они, живые?
Журчит ручей -
О чем она, вода?
И, может быть, покажется впервые,
Что не было деревни
Никогда!..

В других местах
Обосновались люди,
Хотя свое, привычное, родней -
Да так ведется:
В праздники и в будни
В большом селе взаправду веселей.

К райцентру ближе,
Как бы ни далек он,
К столице тоже - как ни далека.
Все веселей, когда по вдовьим окнам,
Как свет надежды -
Луч грузовика.

 

Биография И. Д. Крохина, подготовленная Л. Г. Кочетовой, перепечатана из справочника "Писатели Орловского края: Библиографический словарь". - Орел, 1981.

Подборка стихов приводится по след. изд.: Крохин И. Гнездовье. - М.: Молодая гвардия, 1988.

 

Начало главы

Анатолий Степанович Шиляев
(1938-1987)

Анатолий Степанович Шиляев родился 6 февраля 1938г. в г. Орле, в семье рабочих. Тяжелое военное детство, когда негде достать "корку маленькую хлеба", когда в глазах матери "и боль, и жалость", учило будущего поэта "в битвах не сдавать, дорожить всегда заботой друга". После демобилизации из рядов Советской Армии Шиляев работал на заводе.
Первые стихи Шиляева были напечатаны в газете "Орловский комсомолец", в 1955 г., еще в годы учебы в школе. Впоследствии он печатал свои произведения в "Литературной газете", "Орловской правде", в журналах "Молодая гвардия", "Сельская молодежь", "Техника - молодежи" и других изданиях.
В 1969 г. Шиляев закончил Литературный институт им. М. Горького. К этому времени уже вышли две его книги - "Глубина сердца" (1966) и "Высокие деревья" (1968).
Шиляев был участником V Всесоюзного совещания молодых литераторов, которое рекомендовало его в члены Союза писателей СССР (1969).
С 1972 г. Анатолий Степанович Шиляев возглавлял бюро пропаганды художественной литературы при Орловской писательской организации.

 

* * *
Утренний голос
Тихий голос меня окликает.   
Я иду на него, как на свет.   
По деревьям                 
На травы стекает             
Голубой и зеленый рассвет.

Мне родное в том голосе слышно,
Словно это усталая мать
За калитку на улицу вышла
Загулявшего сына позвать.

Или, может, отец мой,
Пропавший
На войне,            
Никого не виня,
Весь дорогой и дымом пропахший,
Окликает тихонько меня...

Голос детства
Во мне пробудился,
И душа замирает во мне,
Будто маленький,
Я заблудился
В голубой и зеленой стране.

То ли с колосом шепчется колос,
То ли ветер шумит у огня.
Но звучит -
Этот утренний голос
И зовет,
И волнует меня.

 

Земные Родины черты
И листьев шум,
И посвист птицы
В зеленых ветках ивняка -
Все светлой памятью хранится,
Как чистый голос родника.

Нам голос детства отзовется
В разливе сел и городов
То тихой песней у колодца,
То звоном дальних поездов.

Нам дорисовывает слово
Деревни, реки и кусты...
И вижу я в картине новой
Земные Родины черты!

И никуда от них, не деться,
И никогда не позабыть,
Как никогда не наглядеться
На то, что выпало любить.

 

Яблоки
Зреют яблоки, соком полнятся,
Но в пахучую пору эту
Мне другие яблоки помнятся
И совсем другое лето.
Берегами, заросшими рощами,
Весь в пыли и в поту от похода
По разбитым дорогам Орловщины
Август шел
Сорок третьего года.
Были бомбами будни разрушены,
И дымились, развалины города,
У людей же улыбки радушные,
Будто нет ни разрухи, ни голода.
Площадь шумно людьми запружена,
Словно вышло с цветами лето,
И встречает сегодня дружно
Русских воинов гулом приветов.
Я стоял возле матери смирно,
От рассвета ежился зябко...
Вдруг
Солдат в гимнастерке застиранной
Протянул мне
Два спелых яблока.
Были яблоки крутобокие.
И, взглянув на веселые лица,
Тот солдат улыбнулся и, окая,
Мне:
- Возьми. Отобрал у фрица.
Мне как будто сказать было нечего.
Я стоял и молчал, как рыба.
Только к матери жался застенчиво
И совсем забыл про "спасибо"...
Годы скачут, как белые лошади.
Я теперь вспоминаю часто,
Как тогда на гудящей площади
Ел я сочные яблоки счастья.     :

 

* * *
Мне еще поется и шагается,
И звенит упруго жизни нить.
В сердце песня добрая слагается.
Значит, рано голову клонить.

Значит, рано под весенний вечер
Подводить решительно итог.
Как листок, я на земле не вечен,
И просвечен солнцем, как листок.

Слышу, как свистят за речкой зяблики.
Вижу не во сне, а наяву -
Лет моих сиреневые яблоки
Падают в зеленую траву.

 

* * *
Кого я другом назову,
Кому до дна открою душу,
Пред кем во сне и наяву
Немую клятву не нарушу?

Бывает, встрепенешься вдруг,
Вокруг посмотришь зрелым взглядом -
Нет никого, и только друг
Стоит один с тобою рядом.

Понятный сложностью своей
И простотой понятный тоже,
Чем откровенней, тем родней,
Чем веселее, тем моложе.

 

* * *
Мой дом остался за холмами,
Среди сиреневых кустов,
Под ливнями и под громами,
Как в одиночестве пустом.
А я ушел из дома в горы.
Вернусь иль нет - не знаю сам.
Меня все приближают годы
К моим прозрачным небесам.
Мне видно ясно и подробно
Мое скрипучее крыльцо,
Забор, поставленный неровно,
Усталой матери лицо.
Я узнаю окно слепое,
Под ним - черемуху мою.
А дальше сад,
А дальше поле
Я нежно-нежно узнаю,
Но ухожу все выше в горы
Всем нежностям наперекор,
Хотя оттенком непогоды -
В глазах у матери укор.

 

* * *
Луна, очерченная строго,
Взошла, огромна и кругла,
Как будто вышла на дорогу
Из-за туманного угла.

В деревьях задремали птицы,
Не шелохнется темный лист.
Порой замрет и повторится
Тревожный полусонный свист.

Как будто позовет на помощь
Высокий голос из глуши.
И снова медленная полночь
Течет спокойствием в тиши.

 

Вечерняя гроза
Весь день стояла тишина,  
И лишь под вечер в поднебесье
Прошла гремучая волна
И задрожало мелколесье.

И дождь нахлынул с высоты,
Гонимый ветром над полями,
Упал на травы и кусты
С отяжеленными ветвями.

И запад огненный погас,
И в поле сразу потемнело.
Но над раздольем через час
Седое небо онемело.

Прошла вечерняя гроза,
И травы вдруг помолодели,
И звезд умытые глаза
На землю чистую глядели.

 

Сенокос
Прошла коса,
Подрезала
Травы густой настой,
Прошла стальная
Резвая,
Блистая высотой.
Ей дела нет до запаха
И нет - до, красоты.
В ее холодных лапах
И травы, и цветы.
В ее жестоких лапах -
Ромашковая боль,
И в солнечных накрапах
Цвет неба голубой.
Цветы мои, прощайте,
До следующих встреч.
Вы только обещайте
Красу свою беречь.
Прощай, иван-да-марья,
И ты, мой иван-чай,
До будущего мая
Прости меня.
Прощай.

 

* * *
Тот счастлив,
кто умеет замечать
под серый вечер
утренние краски.
На нем лежит младенчества
печать,
а наши дни стремительны
и кратки.
С далеких дней
храню одну мечту:
хочу среди забот и потрясений
и в некрасивом
видеть красоту,
и в декабре
увидеть день весенний.

 

Молодость моя идет на убыль
Молодость моя идет на убыль,
Уплывает молодость моя.
"Ты куда же, - тихо шепчут губы, -
Ты в какие дальние края?"

На вопрос она не отвечает,
Уплывает по озерам лет.
Только сквозь деревья излучает
Голубой неповторимый свет.

В этом свете жизнь моя проходит,
Полная удач и неудач.
В мае мы не думаем про холод,
В радости - не говорим про плач.

Многое еще я сделать должен,
Жизнь моя трудом напряжена.
Будет путь мой по земле продолжен,
Мне твоя уверенность нужна.

Потому прошу тебя, как друга,
Не забудь, что на земле живу.
Если будет в жизни очень туго,
Я тебя на помощь позову.

 

* * *
Горем ли чужим заплачу
Или радостью взорвусь,
Слова в сердце не упрячу,
Словом добрым отзовусь.
И живет оно, и дышит,
И врачует, как трава.
Посреди седых ледышек
Бьются теплые слова.
И меня волнует снова
Слово-образ, слово-нить...
Для того оно и слово,
Чтобы людям говорить.

 

* * *
На родине моей опять апрель.
Уже в лесу листом запахло прелым,
И первой птицы утренняя трель
Светло перекликается с апрелем.

И ты меня, любимая, прости,
Что я тебя на время покидаю,
Но хочется из города уйти
Навстречу первым ландышам и маю.

Сверкнет, как в детстве,
Молнии излом,
В груди замрет и что-то оборвется,
Когда ударит в небе первый гром,
И первый лист на ветке
Встрепенется.

 

* * *
Ты говоришь,
что осени не рад,
а я люблю
осенний листопад.
Меня, как песня,
за душу берет
и рыжий холм
с зарею за плечами,
и нагота
молоденьких берез
среди картин
торжественной печали.
Уже восток от солнца
языкат,
и тянутся на юг
крикливо гуси.         
Настраивает ветер-музыкант
унылых проводов
тугие гусли.
И, ни о чем пространство не моля,
свободно пробуждается земля.

 

Перед дорогой
Деревья милые, прощайте.
Я не нарушу ваш покой,
С вагонной медленной площадки
Я молча вам махну рукой.

Мой старый клен,
Ты не досадуй,
Береза, слышишь! - не грусти,
Не провожай меня из сада
И веточками не хрусти...

 

Лебединая песня свободы
В. Н. Соколову
Вот и все.
Ничего не случилось.
Пролетела последняя ночь.
Ты жалеть и беречь научилась,
Но любить тебе, видно невмочь.

Пролетели мгновенья, как годы,
Прошумели, как ветер, слова.
Лебединая песня свободы,
Как и жизнь на закате, права.

Мы напрасно себя торопили,
Забывая о прошлом в пути,
И в мелькании мыслей забыли:
От себя никуда не уйти.

Вот и все.
На холодные воды
Голубая надвинулась тень.
Лебединая песня свободы
Обещает загадочный день.

 

* * *
Не жалею о том,
Что забыто,
И о том,
Что не встречено мной...
Дни мои
Простучат, как копыта
Скакуна
По дороге земной.
Вдоволь выпью
И горя,
И смеха
И умру со звездою в руке.
Только жизни
Далекое эхо
Будет
долго
скакать
вдалеке.

 

Биография А. С. Шиляева, подготовленная М. И. Масленниковой, перепечатана из справочника "Писатели Орловского края: Биографический словарь". - Орел, 1981.

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Шиляев А. Зеленые владенья. - Тула, 1989.

 

Начало главы

Лев Константинович Котюков

Родился в 1947-ом году в Орле, здесь прошли его детские и молодые годы. На страницах областных газет впервые были опубликованы его стихи.
Ныне Лев Котюков живет и работает в Москве. Он - автор восемнадцати книг поэзии и прозы, лауреат пятнадцати международных и отечественных литературных премий. Книги последних лет: "В одинокой толпе", "В змеиных зеркалах", "Страх любви", "Огонь летящий", "Демоны и бесы Николая Рубцова", "Невозможное" получили заслуженное признание на родине и за ее пределами.
Отрадно, что писатель следует классическим образцам русской литературы, достойно продолжая традиции своих великих земляков и предшественников - Тургенева, Лескова, Тютчева, Фета, Бунина, Андреева, Пришвина... И не случайно его стихи, романы, повести, рассказы, философские исследования и эссэ постоянно вызывают пристальное внимание отечественного и зарубежного литературоведения.
Л. Котюков - первый писатель в истории России, отмеченный за вклад в русскую словесность Московской Патриархией и Патриархом Всея Руси Алексием II. Он - лауреат Международной премии имени Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.
Лев Котюков - секретарь правления Союза писателей России, секретарь правления Московской писательской организации, председатель правления Московской областной организации, главный редактор журнала "Поэзия". Совсем недавно за литературную и общественную деятельность ему было присвоено звание академика Международной Академии духовного единства народов мира.

 

* * *
Первый трамвай
И ночь проходит... И душа проходит...
Трамвай гремит, как ящик со стеклом.
Но что без нас и с нами происходит
Сейчас, сей миг в грядущем и в былом?

Незримый мир в незрячей круговерти
Открыт душе. А что же человек?..
Всю жизнь - хозяин и невольник смерти!..
Звенит трамвай, врезаясь в новый век.

Трамвай скрежещет на кольце за домом.
Стучат в окно... Иду! Сейчас иду!..
И сумрак, невесомый в невесомом,
Мерцает, тая в утреннем саду.

Печаль души. Трамвайный гул апреля.
Чужая кошка. Эй, с дороги - брысь!!
Мы нашей жизнью пополняем Время!
Мы нашей смертью пополняем жизнь!

 

* * *
Неведомо последнее сказанье,
Взгляни сквозь электрический туман:
Как дыбится над краем мирозданья
России обмелевший океан.

И мирозданье, океан объемля,
Швыряет в воды черные снега.
И небосвод притягивает землю,
И дыбятся, как волны, берега.

И все над краем, презирая беды,
На гребне ускользающей волны,
Как будто до конца уже изведан
Предел последней, вечной глубины.

 

* * *
Ничего невозможного нет и не будет,
Все возможно, как жизнь и любовь.
Возвратившийся свет тебя утром разбудит -
И очнется дремавшая кровь.

И малинник седой от росы отряхнется
В том краю, где давно тебя нет,
А ведро зачерпнет из глухого колодца
Невозвратный невидимый свет.

 

Последняя любовь
Ржавое железо.
Солнце на закат.
Над горящей бездной
Облетевший сад.

Ветка барбариса, -
На ладони кровь.
Темный шорох листьев.
Поздняя любовь.

Поздняя отрада.
Позабытый страх.
Ржавая ограда
Сброшена в овраг.

Кровь на коже стынет.
Господи, прости!..
Даже смерть не в силах
Нас с тобой спасти...

 

* * *
Не плачь! Ничего не случится...
Все выдержит сердце мое.
Послушай: как ветка стучится
В забытое наше жилье.

Не плачь! Свою душу не мучай
Под небом осенних планет.
Мы все до конца неразлучны
В том мире, которого нет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть небо в бездумье несется
Вдогон сумасшедшей Земле.
Не плачь! Все живое вернется...
А мертвое сгинет во мгле.

 

* * *
Туманятся лики святые,
И сумрак в мозгах моросит.
Россия!.. Да что им Россия?!..
Она все на свете простит.

Туманятся лики святые,
Во тьме головы не поднять.
И где-то, как вечность Россия, -
И некого больше прощать...

 

В ночных снегах
Ночь молчит на околице света,
И вот-вот, тишиной изойдя,
Закричит, - не услышит ответа,
Но услышит, услышит тебя.

И не ведая вечной разлуки,
Встанет тьма на земном берегу.
И лицо, искаженное в муке,
Отпечатает ночь на снегу.

 

Лето
Возводят соседи забор на меже,
И поздние вишни уже покраснели,
И небо прозрачно, и пусто в душе,
Как будто все птицы с земли улетели.

А птицы щебечут. И щиплют дрозды
Еще не дозревшие крепкие вишни.
И времени много до ранней звезды,
И жаром несет от сверкающей крыши.

И полнится время небесной золой,
Вишневою косточкой, птичьим скелетом,
Забором горбатым, землею сырой,
Горячею тьмой и немеркнущим светом.

 

1920-й год
Море бьет в гранитные каменья,
Задыхаясь, молкнет рев гудков.
Как песок людей сгребает время
В ямы огнедышащих песков.

Над обрывом огненным
Россия
Замерла светящейся сосной.
И, прозрев могущество бессилья,
Затаил дыханье свет земной.

И с тоской внимая жизни новой,
К Господу взывает Серафим.
И летит кровавый лист кленовый,
Накрывая полуостров Крым.

 

* * *
Открыт спасенный храм. Идет народ к вечерне.
Но некому хранить ни Бога, ни царя.
И меркнет над селом холодное свеченье,
И меркнет за селом ненастная заря.

И морок, и тщета живую душу гложут,
И силится душа ненастье побороть.
И тех, кто ничего уже хранить не может -
Еще хранит Господь, еще хранит Господь.

 

* * *
Чья это память глядит в мою душу,
Что она силится там разглядеть?
Слышишь, во тьме под струею воздушной
Бьется, трепещет кленовая ветвь.

Память-любовь, ты жива еще где-то,
Девочка глупая, память-любовь!
Вслушайся, ветка кленового света
Бьется во тьме. Протяни мне ладонь.

Жизнь задыхается в замках воздушных,
В прах разлетелась небесная твердь...
Память-любовь, не гляди в мою душу!
Что ты надеешься там разглядеть?

Что же ты силишься вызнать такое,
Что даже мне распознать не дано?
Не отвечаешь... Не зная покоя
Ветка кленовая бьется в окно.

Ветер холодный в ночи до рассвета,
И до рассвета безмолвная боль.
Память-любовь, ты жива еще где-то,
Что ж ты молчишь, моя память-любовь?..

Или надеешься вызнать такое,
Чтоб распознать меня в жизни иной?
Не отвечаешь... Не знают покоя
Ветка кленовая, ветер ночной.

 

Ярый спас
Спас Всевидящий - Ярое Око!
Свет небес восходящий с востока,
Над Землею горящая кровь.
Наливается радуга кровью,
Омывается сердце любовью,
Но мечта затмевает любовь.

Спас Всевидящий - Око Вселенной,
Кто стоит пред тобой дерзновенный?
Кто в мечте смертоносной воскрес?
Нет нигде ему места под Небом,
Кровь горящая - пепельным снегом
Опадает на Землю с небес.

В Божьем зеркале - Божье страданье!
Спас Всевидящий - Свет Мирозданья!
Прозревающий вечную ночь.
Стылый пепел дрожит на ладони,
Укрепи мою волю в юдоли,
Чтоб любовью мечту превозмочь!..

 

Свет грядущий
Свет грядущий в душе, будто в памяти меркнет.
Я не знаю - кто первый погиб на войне,
Я не знаю - когда расцветает бессмертник,
Я не знаю - кто первый умрет на Луне.

Гаснут слабые тени под северным небом,
И под пепельным солнцем бессмертник цветет.
И не ведает Жизнь - кто воскреснет последним,
И не ведает Смерть - кто последним умрет.

 

В апреле
Вновь за стеною плачет ребенок,
Сумрачный отсвет дрожит на стене.
Первая муха за шторой зеленой
Глухо жужжит в запотевшем окне.

Время уходит... Но где наше время?
В жизни грядущей иль в жизни иной?..
Свет оживает в скворечне апреля,
Плачет ребенок за тонкой стеной.

Первая муха за шторой зеленой
Глухо гудит, пробудившись от сна.
Время уходит... Плачет ребенок.
И никому наша жизнь не нужна.

Свет оживает в скворечне апреля,
Друг запоздалый в окошко стучит.
Плачет душа, пережившая время, -
И за стеною ребенок молчит.

 

Ангел
Я был... Я не был... Я себя не знал...
Куда бреду морозным бездорожьем?..
Спаси меня! Ведь ты меня спасал,
О ангел мой! Хранитель, ангел Божий...

Спасал меня в неведенье моем
В дни младости и жалкого безумья.
Хранил меня и за полночь, и днем
В солнцеворот и в пору полнолунья.

Когда прозрел я твой незримый свет -
Вдруг нет тебя!.. И что с душой - не знаю...
Куда бреду, ступая в чей-то след,
Зачем с тоской к неведенью взываю?..

О ангел Божий! Где ты?! Что с тобой?!
Душа - как эхо в замерших чащобах...
И нет конца дороге снеговой,
И меркнет след в сверкающих сугробах.

 

Владимир Петрович Перкин
Родился в 1943 году на Южном Урале, в г. Новотроицке. Закончив среднюю школу, поступил в Уральский госуниверситет (г. Свердловск, ныне - Екатеринбург). Со второго курса был призван в армию. Служил в ракетных войсках стратегического назначения. Отслужив срочную, поступил на журфак МГУ им. М. В. Ломоносова, по окончании которого получил направление в "Орловскую правду". С 1970 года жил в Орле: работал в областной газете, в Орловском отделении Приокского книжного издательства, принимал активное участие в общественной и литературной жизни области.
В 1986 году переехал в Москву. Работал в издательствах "Современник", "Московский писатель".
Автор 15 поэтических книг. Член Союза писателей России.

 

Сирень
Пропах сиренью город на Оке.
Куда ни глянешь - что за наважденье! -
По улицам, по скверам, по реке -
Неистовое шествие сирени.
Мгновенья эти в сердце унеси:
В них радость бьется, светлая, живая.
Сирень, сирень бушует на Руси,
Околицы и хаты поджигая.
Как исступленье,
Как самосожженье!
Вглядись - и ты увидишь, как дымит,
Цветет сирень - до головокруженья
Ее дыханье смутное томит.
Потом - я знаю это - пацанье
В угоду милым, на исходе мая
Ее, себя сжигавшую, ее
Растащит, растранжирит, обломает.
И от былого зарева - ни тени,
И враз осиротеют все дворы,
И лишь одно останется -
смятенье
От этой ослепительной поры.
И будет жечь, бессонно беспокоя,
В каких краях потом ни колеси:
Пропах сиренью город над Окою,
Сирень,
Сирень бушует на Руси...

 

Стихи об Орле
Я закрою глаза - и нахлынет сирень.
Город майской сиренью охвачен.
Многогласием птиц наполняется день
В этом городе, словно на даче.

Или белое-белое, тихо шурша,
Вдруг повалится, мрак убивая.
В этом городе русском зима хороша
Так, что лучше уже не бывает.

Здесь по осени золотом очи полны -
От берез и от кленов... Помыслить:
Не пора ли к богатствам родимой страны
Это золото тоже причислить?

А весною Ока, отойдя ото сна,
Рвется к яру в неистовой силе.
В этом городе мне вся Россия видна
Потому, что он - в сердце России.

 

Вяжи
Туман окутал рыжие курганы,
Стих ветерок, и гомон птиц затих.
Здесь пронеслись такие ураганы -
На тыщу лет вполне б хватило их.
И потому такая онемелость
И тишина - аж оторопь берет.
Как будто наревелось, нагремелось,
Навылось здесь на тыщу лет вперед.
Такой покой...
Сомкнешь невольно веки
И тихо сердцем вымолвишь одно:
Здесь столько крови пролито - вовеки
Ее пролиться больше не должно.

Еще не раз история расскажет,
Взметая версты огненных дорог,
Про танковый прорыв Вяжей,
Про жаркий бой за хутор Одинок.
Когда от гула землю закачало,
Броня - и та вдруг крылья обрела...
Вот тут споткнулся ворог одичалый,
Со сломанной хребтиной, -
У Орла!

 

Выпускнице
Школьные последние экзамены,
Школьные последние звонки.
Девочка с печальными глазами
Одиноко стынет у реки.

Как рябинка, на ветру качается,
И знобящий холодок в груди:
Вот, мол, годы школьные кончаются,
Остается школа позади.

Взять бы эти тоненькие руки,
"Не грусти! - тихонько ей сказать, -
Ведь тебя такие ждут науки -
Посложней их будет изучать.

Радость счастья,
боль житейской драмы,
Мрак обид,
участья ясный свет -
Вот такая ждет тебя программа,
Вот такой серьезнейший предмет.

И не стой с улыбкой невеселой
На холодном берегу одна.
Ты ведь на пороге новой школы -
Жизнью называется она".

 

* * *
Клич знакомый слышен с высоты.
Он летит, дразня и беспокоя.
Скоро вспыхнут золотом листы
Тополей и кленов над Окою.

Скоро, скоро заприметит глаз,
Как огонь в сады войдет, бушуя.
Скоро... Ну, скажи, в который раз
Это слово слышу и твержу я?

Я ль не видел этих звонких дней?
Я ль не слышал этой песни дальней?
Что же вновь стихаю перед ней,
Становлюсь и строже, и печальней?

Как он ранит душу, птичий крик!
Как он слаб в бескрайнем небосводе -
Как и ты, коснувшийся на миг
Вечности, дарованной природе!

 

Собратья
Живет в деревьях чуткая душа,
И вы ее, не правда ль, замечали,
Когда под ветром осени, дрожа,
Стоят они в тревоге и печали.

А в светлый день июля так светлы,
Как будто бы исполненные счастья,
Березовые светятся стволы,
Осины золотистые лучатся.

Покажется: живые существа
Вокруг тебя, они - твои собратья.
Сказать им хочешь добрые слова,
По-братски распахнуть свои объятья.

И хочется до спазмы горловой
У тополя спросить: "Как поживаешь?" -
Припав к нему горячей головой,
Да жаль, что языка его не знаешь.

 

* * *
Людмиле Шведовой
Августа последние денечки.
Боже, до чего же хорошо
На замшелом посидеть пенечке
В роще, где просторно и свежо.

Погрустить о том напропалую,
Что прошла, прошла твоя пора,
Год за годом жизнь свою былую
Оглядеть - мол, кончилась игра.

...Ливни света падают косые.
Тишина - до звона в голове,
Будто ты один во всей России,
Потонувшей в ясной синеве.

Будто ничего тебе не надо
Здесь, на этой солнечной меже,
Кроме всеобъемлющего лада,
Что царит сейчас в твоей душе.

 

* * *
Как хорошо в дороге белой
Идти и думать об одном:
Вот путник, весь заледенелый,
В натопленный приходит дом.

Дверь открывает, в клубах пара
Он пропадает, как в дыму,
Веселый говор самовара
Летит из горницы к нему...

Как хорошо в дороге длинной
Еще и верить: в доме том
Есть томик Пушкина старинный
И Блока "Избранного" том,

Тургенев с Гоголем... И - странно! -
Уже редеет темнота,
Уже и нет того бурана,
И путь-дороженька не та!

 

* * *
Гляжу на золотистую долину,
Томящуюся в мареве паров.
Настанет день, и я сей мир покину,
Прекраснейший, быть может, из миров.

Покину... И сто лет пройдут, и двести.
И будет день такой же золотой.
И кто-нибудь на этом самом месте
Однажды задохнется красотой.

Он будет видеть: марево дымится,
Как сто и двести лет тому назад,
Он будет точно так же вот томиться,
Как я, - такой же думою объят:

"Кто я? И что я?.."
Не найти ответа
На бесконечно милой мне земле.
Не потому ль краса земная эта
Так больно отзывается во мне?

 

Начало главы

Иван Васильевич Александров

Родился 15 февраля 1932 года в деревне Гудиловка Мценского района. Окончив Тульский педагогический институт, работал в школе на Алтае. Член Союза писателей России с 1970 года. Лауреат Российской литературной премии имени А. А. Фета. Автор книг, изданных в Туле - "Земляника" (1966), "Ясень" (1969), "Анютины глазки" (1972), "Снежедь" (1974), "Журавинка" (1981), "Щеглы" (1991); в Москве - "Ядринка" (1976), "Живые зерна" (1977); в Орле - "Подснежник" (1963), "Свет" (1997).
В одном из своих сборников поэт рассказал об истоках творчества: "В двенадцать лет пахал землю, косил луга, возил копны. Мне нравилось отбивать косы, справлять грабли, мастерить тележки. ...Война оборвала детство ...Всякое повидал и пережил. Меня всегда неудержимо тянуло домой: помечтать у тургеневского дуба, погреться у ребячьего костра на Бежином лугу, подышать буйной фетовской сиренью".

 

* * *
Там, где Ядринка петляет,
Там, где вьется Студенец,
То гармошка зарыдает,
То запляшет бубенец.

Это верно:
Предки знали,
Как им праздники справлять,
Чем гасить свои печали,
Где им жажду утолять.

Ведь живет молва поныне,
Что из этого ручья
Пил Микула,
Пил Добрыня,
Причащался сам Илья.

Ключ студеный,
Ключ ядреный,
Ключ былинно-зоревой,
Я пришел к тебе с поклонной,
С побелевшей головой...

Там, где Ядринка дымится,
Где клубится Студенец,
Любо-мило причаститься,
Осушить до дна корец!

 

* * *
Скоро вьюга запенится
У садовых оград.
А пока на Тургеневской
Озорной листопад.

Листья весело кружатся
У людей на виду,
Оседая на лужицы,
На дорожки в саду.

Небо дышит прохладою,
Дождь стучит по плащу,
Ни на что не досадую,
Лишь украдкой грущу.

Где ты, вешняя звончатость,
Переливчатый смех?
Вот и молодость кончилась,
Скоро выпадет снег.

Скоро все запорошится:
И кусты и трава,
И сырые дорожки,
И моя голова.

Скоро вьюга запенится
У садовых оград.
А пока на Тургеневской
Золотой листопад.

 

* * *
Мне памятна каждая веха,
Любой перелесок и куст,
Где бродит певучее эхо
Тургеневских мыслей и чувств.

А эхо, забыв о дорожках -
Лесных, полевых, луговых, -
Плутает повсюду на дрожках,
На дрожках его беговых.

* * *
Гляделись звезды робко в Снежедь,
Дремали кони на лугу.
Всю ночь, распугивая леших,
Горел костер на берегу.

Струился дым белесой лентой
И уплывал по сторонам.
Ребячьи сказки к легенды
Мешались с дымом пополам.

А у костра, поджав колени,
Не опуская добрых глаз,
Сидел задумчивый Тургенев
И слушал будущий рассказ.

 

Свет
Знакомых дорог перекрестки,
Заливчатый звон бубенца...
Березки, березки, березки -
От Спешнева до Студенца.

Пойду по лесам спозаранку,
Увижу в рассветную рань
Берещино и Берестянку,
Березовку и Березань.

Я стану на древнем кургане,
Стою и гляжу не дыша:
От этих веселых названий
Невольно светлеет душа.

Знакомых дорог перекрестки,
Заливчатый звон бубенца...
Шумят над Россией березки -
И полнятся светом сердца.

* * *
Скрипел январь полозьями,
Похрустывал снежок.
А в закутке молозиво
Смешно цедил Дружок.

И я теленка лапаю
И гордо признаюсь:
- Смотри какие лапотки
Мне подарил дедусь!

Теленок пол за печкою
Копытцами дробил.
И кто из нас беспечнее,
И кто счастливей был?

Опять январь полозьями
По улице скрипит;
И где-то в снежной роздыми
Далекий звон копыт...

 

* * *
Это не богатство,
Незачем беречь:
Выбросим из хаты
Старую печь.

Ни к чему загнетка,
Дежка к рогач:
На плите - котлетка,
На плите - калач.

Лучше - на задворки
Бабкин мавзолей:
Без него просторней,
Без него светлей.

Спрыснули усталость:
- Ну, давай пляши!
А изба осталась
Словно без души.

 

* * *
Попекушки, попекушки -
Доброй бабушки дары.
Снова в дежке у старушки
Бродит тесто до поры.

Завтра вылетят из хаты,
Взмоют ввысь до облаков
Расписные жаворята -
Целых сорок сороков.

Поглядит бабуся слепо,
Рассмеется у ворот:
- Улетают прямо в небо -
Залетают прямо в рот!

 

Щеглы
Была в России деревенька
С веселым именем Щеглы.
Была такая деревенька,
Теперь ни хаты, ни ветлы.

Кругом немое запустенье
Да непролазный чернобыл,
Да у канав кусты сирени,
Как будто холмики могил.

Да с той поры,
С той ночи тяжкой,
Когда людей настигла смерть,
Горит рябина у овражка
И все не может догореть.

Пускай невыразимо горько
Порой на сердце у меня,
Горит рябина у пригорка
Как символ вечного огня.

 

* * *
Зарос кувшинками и ряскою
У берегов старинный пруд.
А над его плотиной тряскою
Грачи отчаянно орут.

Ах, это снова у дороги
Крест-накрест забивают дом:
Вот почему грачи в тревоге,
Вот почему такай содом.

Опять кого-то по разлужью
Дорога в город повела.
Грачи не могут равнодушно
Смотреть на грустные дела.

Они не терпят вероломства.
У них совсем наоборот:
Крепить гнездо,
Растить потомство
И продолжать грачиный род!

 

Ручей
Его ждала вдали удача
И полноводная река.
А он, стремительный, горячий,
Рванулся влево с большака,

А он по межам и канавам
Бежал, волнуясь и кипя,
И раздавал хлебам и травам
По капле самого себя.

* * *
Я устал на покосе,
Развалился в траве,
От березы к березе -
Муравьи в мураве.

Эти даром не бродят,
Не теряют твой след,
И меня переходят,
Как Уральский хребет!

 

* * *
Разучились нынче бабы
Ставить дежи, хлебы печь.
А ведь каждая могла бы
Ту науку приберечь.

У соседки - дочь-невеста
Восемнадцати годов.
Раз невеста, то известно:
Поджидай вот-вот сватов!

Значит, надо хлебом-солью
Дорогих гостей встречать.
Будет доброе застолье,
А в застолье - грех скучать.

Сват, конечно, хватит лишку
И зависнет над столом:
- Почему же нет коврижки
С рушником и петухом?

Стол прогнулся от закуски,
Скатерть винами цветет.
Ну а все же не по-русски -
Без коврижки стол не тот!

Где, скажите, дух подовый?
Для чего, скажите, печь? -
Нет, учитесь, бабы, снова
Ставить дежи, хлебы печь!

 

* * *
Перекрестив досками ставни,
Заколотив гвоздями дверь,
Жильцы покинули Муравню
И где-то странствуют теперь.

А может, справив новоселье
И крест поставив на селе,
Они прижились и осели
Навечно в Туле и Орле.

А где-то в Лисьем и Сорочьем
От прошлых дней остались пни
И, как больные зубы ночью,
Покоя не дают они.

А где-то домик в два окошка,
Где мыши шастают теперь
И много лет скребется кошка
В ту заколоченную дверь.

И грудь мучительно заноет,
И вдруг захочется с тоски:
Кому в Щеглы,
Кому в Хмельное,
Кому в Зеленые Лески.

Чтоб, целый день пешком отмерив,
Взгрустнуть у старого крыльца.
Видать, забиты только двери -
Не заколочены сердца.

 

* * *
Вспомнил дед забитый дом,
В деревеньке брошенной:
Там теперь бурьян кругом,
До сих пор не скошенный.

Там в заветном уголке,
Тряпочкой повитая,
Ждет коса на чердаке,
Загодя отбитая.

Надевает дед штаны
И рубаху свежую -
И подался от жены
На усадьбу прежнюю.

Что ты, брат, ни говори,
А коса бедовая:
Лихо порет купыри,
Лопухи садовые.

Подошел знакомый дед,
Усмехнулся в бороду:
- Знать, соскучился, сосед?
Не сидится в городе?

- Да, без дела не сижу.
Как тебе сказать бы:
Вот порядок навожу
На былой усадьбе.

Сам протер косу травой
И вздохнул нечаянно:
- Чтоб не думал домовой
Плохо про хозяина...

 

Петух
Еще темно в деревне
И мирно спит народ,
А он зарю на гребне
Выносит из ворот.

За гребень красно-бурый,
За шпоры-востряки
Его любили куры,
Хвалили старики.

Сноровистый и смелый,
Взлетал он на сарай.
Горланил очумело,
Хоть уши затыкай.

- Опять распелся, ухарь?
Опять накличешь гром? -
Не выдержит старуха -
С метлой за петухом.

- Ну я тебе, анчутка,
Дурную - оторву! -
Свалился гребень чудный
В зеленую траву.

Померк огонь на гребне
В один из грешных дней.
Спокойнее в деревне
И, кажется, темней.

 

* * *
В двенадцать лет во мне Гудиловка
Признала дружно косаря.
В двенадцать лет меня будила
Рукою матери заря.

Я сброшу сон, как полушубок,
И заспешу в заречный луг,
Где от косьбы и бабьих шуток
Аж перехватывает дух.

Дымилась у меня рубаха,
Дымилась шея у меня.
А знает каждый работяга,
Что нету дыма без огня.

 

Снежедь
Это имя
Вьюгам не заснежить,
Никаким снегам не замести,
Я склоняюсь над тобою, Снежедь,
Чтобы вновь
"Люблю!"
Произнести.

Ты бежишь
Такая светло-синяя,
Золотыми брызгами слепя.
Что-то есть
От снега и от инея,
Что-то есть
От солнца у тебя.

Скачешь ты
От омута до мели,
Шумно завихряясь и бурля.
Что-то есть
От вьюги и метели,
Что-то есть в тебе
От февраля.

Словно Русь,
Нежна и своенравна,
Ты хранила мужественно честь.
Что-то есть в тебе
От Ярославны
И от Несмеяны
Что-то есть.

Я бреду сквозь белые туманы,
За тобой в историю иду.
Не твоим ли именем Снежану
Окрестили вятичи в роду?

Может быть, над этою долиной
Заливался Вятко соловьем.
Что-то есть
Былинное-былинное
В родниковом имени твоем.

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Александров И. В. Свет. Лирические тетради. - Орел: Вешние воды, 1997.

 

Начало главы

Виктор Петрович Дронников

Родился в деревне Жилино под Орлом 18 августа 1940 года. Первые стихотворения были опубликованы в газете "Орловский комсомолец" в 1962 году. Окончил Литературный институт имени М. Горького. Является членом Союза писателей России с 1973 года. Лауреат Российской литературной премии имени А. Фета. Поэт Владимир Соколов, характеризуя творчество нашего земляка, убежденно утверждал: "Дронников - русский поэт в самом светлом и благородном понимании этих слов. Он никакой не "трационалист" или "новатор", он просто мастер, отвечающий перед Фетом и Буниным, он просто неподдельный поэт, один из немногих тончайших лириков России".
Дронников В. П. является автором книг, изданных в Туле - "Колыбель" (1966), "Зеленый купол" (1969), "Светотень" (1975), "За туманом" (1979), "Дозорный свет" (1985), "Осенняя дубрава" (1990); в Москве - "Земля-кормилица" (1972), "Яблоня" (1980); в Орле - "В пречистом сиянье" (1993) и "Путь невозвратимый" (1996).

 

* * *
Валерию Рогову
Какое счастье - совпадать
С простором синим.
Еще дается благодать -
Любить Россию.

Лиловый вереск по холмам,
Речную роздымь,
Где отдаленный божий храм
Дрожит, как воздух.

Неопалимый божий куст,
Купель, купина.
И, как молитва детских уст,
Светла долина.

Нет, русский вечер не погас,
Не взят на пику.
О, сколько здесь молилось глаз
Святому лику.

О, Господи, молю и впредь,
Хоть сквозь пустыню,
Но дай на Родину смотреть,
Как на святыню.

 

* * *
Россия - русская земля,
Ты свет единственный в поэте!
И я люблю твои поля,
Как, может быть, никто на свете.

Стою на дедовском кладбище
Иль у дорожной колеи -
А сердце неустанно ищет
Истоки веры и любви.

Ты всюду, Родина, видна -
Мерцай, мерцай в огнях селений.
Моя судьба освящена
Любовью русских поколений.

Да не коснется укоризна
Тебя из уст моих - всея
Россия, Родина, отчизна,
Как три единства бытия.

 

* * *
Свет вершин золотеюще-тусклый,
Словно кто-то их долго вощил.
Я люблю этот лес среднерусский
От угрюмых до светлых вершин.
И оттуда в краю моем тесном,
От какой глубочайшей из дум,
Зарождается шум поднебесный,
Возвышающий сердце и ум?
Словно здесь, где земля грозовая,
где печаль глубоко залегла,
Терпеливый мой край осеняя,
Чьи-то мощные веют крыла.
И в отливах вершинного шума
Слышу слаженный хор голосов.
И закатное солнце, как дума,
На челе среднерусских лесов.

 

* * *
Освобождаюсь от гордыни,
Нельзя с ней радостно любить.
Она пустой мираж в пустыне
И ею дух не утолить.

Освобождаюсь от искусства,
Нам подменившего завет,
Творить любовь,
А не изустно
Твердить о ней на белый свет.

Освобождаюсь от химеры
Той, что рядится на земле
Во все религии и веры
И продолжает путь во зле.

Освобожденный да осилит
И правдой путь свой освятит.
Но от тебя, моя Россия,
Меня лишь Бог освободит.

 

Во дни сомнений...
Иван Тургенев
Во дни сомнений роковых
И тайн глубоких
Я вспоминаю всех живых
И всех далеких.
Они проходят чередой,
Как тень за тенью.
Потом становятся звездой,
Водой, сиренью,
Туманом легким луговым,
Долинным зноем
Над бестелесным и немым
Земным покоем,
И нет ни мертвых, ни живых...
И нету силы
Окликнуть каждого из них,
Они - Россия...

 

* * *
В спасских аллеях свежо.
В чистые дни золотые
Грустно и как хорошо
Липы шумят вековые.
В шуме высоких дерев
Чудится, будто я слышу:
Крепнет далекий напев
Все различимей и ближе.
Голос идет с высоты,
Сколько в нем чувства и муки.
Липы шумят, и чисты
В Спасском и мысли и звуки.

 

Творенье
Скажи, что хочешь вылепить ты в глине?
Она мертва. Ей не приснится сон.
Представь себе, что нет тебя в помине,
Что для тебя твой прах не сотворен.

Еще весна не догоняла лето,
Еще цветы ни разу не цвели,
Еще на свете не было и света
И на земле, как есть она, земли.

Но минул срок, указанный в Завете,
Когда от ночи отслоился день, -
Она очнулась на большом рассвете -
Душа, клубящаяся, как сирень.

И судорога странного боренья
Прошла впервые по лицу земли.
И сам Господь любимому творенью
Вдохнул всех больше силы и любви.

Лепи, гончар, с любовью или страхом,
Но знай, что тлен не озаряет тлен,
Что прежде, чем душа оделась прахом,
Господь ее в себе запечатлел.

 

Путь невозвратный
Нет, не хочу я былое вернуть -
В прошлом не встанешь с колен.
Путь невозвратный - единственный путь!
А возвращение - тлен.

Как о величье страны не радей -
Сумрак не примешь за свет.
В громких делах чужеродных вождей
Божьего промысла нет.

Нет, я отеческий сук не рублю,
Прошлое не позабыть...
Разве я меньше Россию люблю -
Если мне страшно убить?

Сколько убито, повержено ниц -
Неисчислимая рать.
Мерзко, по сути, громил и убийц
К лику святых причислять.

Он нам сказал: "Возлюби!" - потому
Это вершинная весть.
Путь невозвратный - единственно есть -
Путь возвращенья к нему.

Молитва
Мать Мария, Великая Мати,
Да святится дыханье твое!
Ниспошли мне на теплом закате
Материнское слово свое.

Из груди вырываются звуки
Благородной сыновней любви.
Возложи осиянные руки
На незримые раны мои.

Богородица, свет, упованье,
Проведи через пустынь и тьму,
Чтобы я возвратил, как дыханье,
Просиявшее слово Ему...

 

* * *
Прости мне в пречистом сиянье
За темные годы мои.
На теплой заре покаянья
Не поздно молить о любви.

Не поздно в березовой чаще
Заплакать, не чувствуя слез,
О всех над землей просиявших
Сияньем соборных берез.

Когда над бесовством и срамом,
Как древняя совесть земли,
На крыши порушенных храмов
Босыми березы взошли.

Прости мне их крестную муку,
Где страшно и глянуть в провал...
Как будто им светлую руку
Скорбящий Господь подавал.

 

* * *
Давно я здесь не был...
Извилистый берег,
Тропинка болотом
И жар от небес.
Старик-перевозчик
Не взял с меня денег,
Отчалил и тут же
Во мраке исчез.
Здесь угол медвежий,
Ночами тревожен.
В нем узки дороги
И шатки мосты.
Зверье здесь таится.
И будь осторожен:
Кусты низкорослы,
Но страшно густы.
Давно здесь я не был...
О царство глухое!
Сухими зарницами
Воздух шуршит
Как будто бы кто-то
Гигантской рукою
Созвездья, как угли,
В костре ворошит.

 

* * *
Бабочка в комнату тихо впорхнула
И заметалась в окне.
Ты на плече моем чутко вздохнула,
Что-то увидев во сне.

Странною мне показалась квартира.
Кто мы, откуда, куда?
Может, и мы из какого-то мира
Вдруг залетели сюда?

Спи, моя милая, я не нарушу
Сон золотой стороны.
Разве удержат летящую душу
Эти четыре стены?

 

Изморозь
Имя твое вызналось,
По сердцу пришлось,
Деревенька Изморозь,
Светлая насквозь.

Красота ль морозная
Здесь всему вина...
Кем так ясно прозвана,
Так озарена?

Но молчит деревня,
Ничего - в ответ.
Белые деревья
Отражают свет...

 

* * *
Птиц в рябиннике ловить,
Слушать дождь в осиннике.
Посох в липнике сломить,
Дудочку - в бузиннике.

Песни петь в березняке,
С милою любиться.
В поднебесном сосняке
Господу молиться.

Грезить сладостно былым
С думою о славе
И вдыхать ее, как дым,
В золотой дубраве.

Плакать в вербнике весной,
Жизнь сравнить с капелью.
И уснуть последним сном
Под шатровой елью!

 

* * *
В пустом саду и весело и странно,
Сыреет воздух чутко-голубой.
И тени слабые волнуют постоянно
Еще не устоявшийся покой.

Деревья, обворованные ветром,
Вытягиваются в синеву,
За каплей каплю тающего света
Роняют на потухшую листву.

И хочется пустить по листьям грабли.
В последнем блеске солнца и тепла
Собрать в ладонь тускнеющие капли,
Как крошки с деревянного стола.

 

Натаска
Только обмерзнет в лесу позолота
И перестанет плескать -
Старый и малый - все на болота
Ведрами клюкву таскать.

Невыразимая эта натаска.
Старые мшары глухи.
Кочки пружинят пугающе вязко,
Тащут с тебя сапоги.

Ходишь, как будто по дышащей шубе
Чешешь гребенкою мох.
Вздрогнешь, когда из таинственной глуби
Вырвется тягостный вздох...

Дедушка встретит меня у протоки,
Глянет на ведра светло.
Славные, скажет, твои наволоки,
Жаль только - лето прошло.

 

* * *
Утро белого хруста
Синим дымом прогоркло.
В огороде капусту
Режут бабы под горло.

Хруст висит над садами,
Словно первый зазимок.
Далеко за прудами
Луг от инея вымок.

 

* * *
Кленовых листьев сотовый багрянец,
Березовых - сухая желтизна.
Калины холодеющий румянец -
Все оттеснит небес голубизна.

Она везде печалинку о лете
Отыщет и поможет прозвенеть.
Но не сумеет в предрассветном свете
Заставить лист опять позеленеть.

 

Дозорный свет
Дозорный свет невыразим
В одно мгновение березы
Овеет призрачная озарь,
Похожая на звездный дым.

Не цвет, а прицветь над землей.
Еще роса не ловит блеска,
Как будто между светотьмой
Лишь легонькая занавеска.

Из глубины своей светя,
Земля вот-вот зарей займется.
И небеса нагнутся к солнцу
И примут на руки дитя.

 

* * *
Дорога сыра и размыта
Чернеет бестрепетный лес.
И только с березами слита
Апрельская прицветь небес.

Снежок под листвою белесой
Слежался, грязней солонца.
Вот-вот разольется по лесу
Нагретых осин зеленца.

Вот-вот и черемуха брызнет -
До лета рукою подать.
А там уж о бренности жизни
Кукушка начнет волховать...

 

* * *
Эта жизнь и нежна и груба,
Есть в ней счастье и дикая воля.
Рожь цветет, и кричат ястреба.
На краю потемневшего поля
Разведу одинокий костер.
И почувствую вечность губами,
И откуда он, этот восторг
Светом ночи, росой, ястребами?

 

Бега
Влажные ноздри цветами лугов
Пахнут на легком морозе.
О, эти кони! Услада богов!
Звонкие в жизни и бронзе.
Вот их выводят, красивых и злых,
Меряться резвостью бега:
Дымных и жарких, как ночь, вороных
И ослепительней снега.
Баловни славы, любимцы удач,
Смотрят они горделиво,
Та грациозна, а этот горяч,
Очи лиловы, как сливы.
В легких колясках надменно сидят,
Как в колесницах, жокеи.
А у конюшни сошлись и галдят
Конюхи словно лакеи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сладко ударил малиновый звон,
Долго вдали умирая.
Сразу, пьянея, пошли на обгон
Дымная и вороная.
Бросили по ветру гривы свои,
Розовой пеной взмокрели,
Стонут, как в нежном припадке любви,
Ноздри призывней свирели.
Мчат, сатанея, в морозной пыли
Так, словно быть или не быть.
Белый летит, не касаясь земли,
Выструнив шею, как лебедь,
Перегорела, сорвалась в галоп
Дымная звень-кобылица.
А вороную бросает в озноб,
Кровь на губах пузырится.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В теплых попонах коней проведут
Мимо лошадки мохнатой.
Это на ней отыграется кнут,
Словно во всем виноватой.
Вот она, смирная, возчика ждет.
Что-то жует над корытом.
Возчик придет и в телегу впряжет
Корм раздавать фаворитам.
Трудится с возчиком в поте лица,
На ноги только б не села.
В чьей-то кормушке рванет овсеца,
В чьей-то - пахучего сена.
Чистое ржанье навстречу плеснет
Белый красавец. Вожжою
Возчик досадно лошадку хлестнет
И пожалеет душою.
Позднею ночью ее распрягут.
Сон будет ярок и звонок -
Будто бы скачет в зеленом лугу
Белый ее жеребенок.

 

Ворон
При свете сгустком темноты
На мхе зеленом отражался.
И сизым клювом зарывался,
Как будто в красные цветы.

Давился жадно краснотою
Крылами судорожно тряс,
И зло круглился влажный глаз,
Налитый дикой чернотою.

Не отрываясь от земли,
Зрачком охватывал полнеба.
Дымились крылья и цвели
Отливом траурного крепа.

Насытясь, клюв отер о былья
И проянул в сумеречный лес.
И мох, обмятый чернью крыльев,
Вдруг перенял зловещий блеск.

 

Облава
Охота на волка - эх, и потеха...
Очнется, застонет морозное эхо.
За выстрелом - выстрел,
И в воздухе шатком
С деревьев слетят и папахи, и шапки.
В патронах уложен
Тяжелый волчатник -
Дробина к дробине,
Как темный брусчатник.
Врежется в древо такая дробина -
Красными щепками брызнет рябина.
В ноздри ударит не воздух, а порох -
Сердце зайдется в ружейных повторах!

 

* * *
Флажки развешены. Горят.
Стрелки в кустах заиндевели.
Кто метче будет, чей заряд
Поставит точку в этом деле?
И каждый думает: уж я
Не промахнусь, чего же проще...
К губам приставив ствол ружья,
Завыл по волчьему загонщик...
Трещотки, выстрелы в ответ...
И разъяренные, как лава,
Собаки с ходу взяли след,
И понеслась, пошла облава.
Наперерез, в болотный лес,
Туда, где зверь в кольце метался,
Где снег причудливо висел...
Гон отдалялся, приближался
И наконец затих совсем.
Лишь снег сквозь иглы осыпался...

 

* * *
Он не пошел той опушкой прострельной,
Охотник - он принял, как вызов, охоту.
След волчьего шага -
След узкоколейный
С кочки на кочку
Прошел не болоту.
Он знал, что поставил
Последнюю точку,
Он выиграл бой,
Но какою ценой...
Ведь завтра все снова...
С кочки на кочку
Он выйдет на промысел свой в одиночку,
Мелькнет серебристо, как месяц над бором,
Kак гибельный призрак родного простора!

 

* * *
Глухой тропою вышел в лог,
Весь, как пружина, напряженный.
Понюхал воздух, в снег залег.
И так лежал настороженный,
Kак самострел незаряженный,
И слушал лес - ему чужой,
Как будто в нем таился кто-то...
Тянуло сыростью и ржой
Непроходимого болота.
Там жизнь и смерть eго прошла
Одной тропой, одной повадкой.
Там порохом осмерклась мгла!
Здесь пахнет снег свободой сладкой.

 

* * *
Он думал, что о нем забыли...
Его три ночи стерегли
И в темном ельнике убили
И вдоль села проволокли.
Он был красив в морозном свете,
Такая сумрачная масть...
И палкой раздвигали дети
Его ощеренную пасть.
Он даже мертвым был велик!
И на снегу зальделом, колком,
Запекшись, пламенел язык
С прилипшей хвойною иголкой.

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Дронников В. П. Путь невозвратный. - Орел: Вешние воды, 1996.

 

Начало главы

Вадим Геннадьевич Еремин

Родился в 1941 году на Украине. Кандидат технических наук. Первые стихи напечатаны в 1966 году. Публиковался в альманахах: "Весть", "Новая волна", "Ока", в журнале "Ясная Поляна", в "Литературной России"... Член Союза писателей России с 1985 года. Автор книг "Сентябрь" (Тула, 1983), "Дорога на Спасское" (М., 1989), "Снег на проводах" (Тула, 1990), "Квадратное солнце" (Орел, 1993), "Пейзаж предвечерний" (Орел, 1997) и изданий для детей. В одной из аннотаций на сборник стихотворений В. Г. Еремина сделана попытка определить черты его стиля: "автору присущ свой, неординарный взгляд на мир, внимательное и честное отношение к людям, живущим рядом, созидательная самоирония, стремление в оригинальной форме запечатлеть тревожные реалии нашего прошлого и настоящего".

 

* * *
В конце аллеи
Белым-бело
Как будто лебедь
Поднял крыло
И тихо выронил
Два пера.
А кто-то выдумал:
- Зима пришла...
А кто-то высказал
Это вслух,
И лебедь выскользнул из рук.

 

Возвращение
Андрею Платонову
В центре Ишима есть площадь.
Там в восемнадцать часов
Я пробирался на ощупь,
Сгорбленный, словно засов,
Баба меня приютила,
Сдвинув под лавку детей.
Молча за стол посадила,
Словно пришел из гостей.
Спал я, покоем убитый.
Спал, разряженный дотла.
Дети в меня, как в бандита,
Всматривались до утра...
Утром под дверью шептались,
Словно пришли отпевать.
Встал я, спросонок шатаясь,
Проклял чужую кровать.
Вышел. Ослеп. Отшатнулся.
Врос в позвоночник стены.
Так я однажды вернулся
С русско-германской войны.

После спектакля
Трудные песни поются легко,
Легкие - трудно.
Спит балерина в горячем трико,
В зале безлюдно.
Сдвинуты в угол замок и луг.
Выход нескоро.
Спит балерина, оставшись без слуг
И без суфлера.
В средневековое кресло ушла
От заблуждений.
Спит, словно тайна морского узла,
Без сновидений.
Спит балерина. На детском челе
Облачко грима.
Спит, словно мошка в янтарной смоле,
Необъяснима.

 

Встреча
Словно закладка из толстого тома,
Дверь машинально входную закрыв,
Помните, вышли вы летом из дома,
Чтобы вплотную увидеть залив.
Этот поступок не делал вам чести.
Он оказался обыденным. Но
Вы почему-то застыли на месте,
Как водолаз перед спуском на дно.
Мимо вели настоящего мима,
Словно несли драгоценный улов,
Мима, который играет без грима
И не выходит из наших умов.
Чуть припадал он на левую ногу,
Очень печально смотрел в пустоту,
Словно вели его в гости к Ван-Гогу,
Вновь умирающему за версту.
Мим отрабатывал новые жесты,
Старые жесты он просто забыл.
Солнце пекло и стучало по жести,
Словно Ван-Гога никто не любил.
Немилосердно сверкала дорога,
Отодвигая субтильную тень.
Мим на глазах превращался в Ван-Гога,
Словно заглядывал в завтрашний день.
Встретились в нем проходящее лето
И синева предстоящей зимы.
Будет спектакль. Но не будет билета.
Больше не даст он молчанья взаймы.
...Вы возвратились к седому порогу,
Несколько раз посмотрев ему вслед.
И не пустились, увы, на подмогу,
Словно он ваш непутевый сосед.
Встретив однажды на старой афише
Неповторимый его силуэт,
Стали вы жить и разумней, и тише,
Словно ван-гоговский авторитет.
Как-то из чувства гражданского долга
Вставили имя его в разговор.
Помните, вышли вы летом из дома
И не вернетесь домой до сих пор.

 

1918 год
Плачет черная решетка.
Петроград. Сырая ночь.
Краснофлотец, краснофлотка.
- Из рабочих?
- Из рабоч...

Разговоры про погодку.
Взгляды требуют зарю.
- Подари мне, милый, фотку.
- После смерти подарю...

 

Сосед
Авоська с помидором,
На ватнике дыра.
Скончался под забором
Еще позавчера.

Никто о нем не вспомнил,
Не бросился искать.
Он полежал и понял,
Что стало припекать.

Что снова загалдели
Живые кореша.
Что умер в самом деле -
Жива одна душа.

 

В увольнении
Бесснежный зимний вечер,
Садовое кольцо.
Я временно беспечен,
Как молодой кацо.
И нет во мне солдата,
И гражданина нет.
И месяц виновато
Рисует мой портрет.
Уверен, что назавтра
Ему несдобровать.
Шинель моя разлата,
Как пьяная кровать.
Я пробираюсь мимо
Внимательных жилищ.
Я розов, словно мыло,
Зато душою нищ.
Как матерь-одиночка,
Иду я наугад.
Была бы только ночка,
Потом - хоть на парад.

 

* * *
В белом небе звезда проплывает,
Прибавляет березам седин.
И, как будто вода прибывает,
Понимаешь, что ты не один.
Растворяются сизые дали.

Сходят звуки в бездонный овраг.
Все острей ощущаешь с годами
Безысходный космический страх.
Тишина свою тайну скрывает
От забытых тобою страниц.
Неподвижно звезда проплывает.
Почему ты не падаешь ниц?

 

Подсолнух
Ему свернули голову,
И он пошел домой
По солнечному олову
Тропинкою прямой.
Проковылял вдоль стеночки,
Ведущей под навес.
Мы не лущили семечки,
Пока он не исчез.

 

Батюшка
Жила-была попадья,
Был у нее муж.
Пропадом пропадя,
Нес за обедом чушь.

Хаживал в терема,
Всматривался в грехи.
Славил зело весьма
Липы и лопухи.

На изученье книг
Тратить пытался пыл
Ликом багров и тих
Через дорогу плыл.

Падала ниц толпа,
Очи до облаков.
Внуком того попа
Был Николай Лесков.

 

Председатель
Двор истоптан гусиными лапами
Барахлит перегретый мотор.
Вышли все подчиненные на поле,
И открылся осенний простор.

Сохнет завтрак, забытый в загашнике.
Водокачка дрожит, как сверло.
У сельмага торчат однокашники,
У которых на сердце светло.

Руки грузно на руль опираются.
День становится все горячей.
Вдоль дороги в райцентр пробираются
Вереницы колхозных грачей.

 

Переезд
Из старого барака
В новый барак
Ехал Ивака,
Местный дурак.

Держаться за тесемку
Не переставал.
Ехал по поселку,
Песню распевал:

"Жить стало лучше,
Жить стало веселее.
Шея стала тоньше,
Но зато длиннее..."

Люди по конторам
В кои-то века
Подпевали хором
Песне дурака.

Шли к своим баракам,
Позабыв о нем.
А дурак балакал
С новым огнем.

 

Городок
Зерноток.
Пугливая осока.
Городок
На фоне зернотока.

Вдоль реки,
Затерянной в суглинке,
Бьют вальки
По матушке-старинке.

Поворот.
Пустынная дорога.
Лунный брод
От стога и до стога.

 

Одиночка
Спит на косогоре
Мокрое жнивье:
- Горе, мое, горе,
Горюшко мое...

Некуда приткнуться,
Стены, как враги.
Больше не пекутся
В доме пироги.

Спрятана от света
Детская кровать.
- Света моя, Света,
Скоро нам вставать...

 

На стрельбище
Рота потеряла пулемет,
Третий раз прочесывает луг.
Командир, черней, чем полевод,
Напрягает зрение и слух.

Сзади мы, растерянны и злы,
Изучаем местность в третий раз.
Пулеметчик, прячась от хулы,
Затерялся где-то между нас.

По ночному стрельбищу луна,
Словно поверяющий плывет.
Крепко спит далекая страна,
Верит, что найдется пулемет.

 

Домашний этюд
Тени скользят по альбому,
Плачет за стенкой гобой.
Нина доступна любому,
Если подвыпил любой.

Стоптаны губы у Нины,
Челка, как в детстве, светла.
Нина без всякой причины
Снова к весне расцвела.

Люстра сверкает над Ниной,
Пропылесосен ковер.
Комната мартовской льдинкой
Смирно плывет через двор.

 

Лесничий
Деревья держат вертикаль,
Вытягиваясь, что есть мочи.
Лесничий, бывший вертухай,
На воздух выползает к ночи.

Больные веки разлепив,
На лес выпяливает зенки.
Находит скошенный люпин
И добивает возле стенки.

Уныло пятится назад,
В умалишенную берлогу.
Деревья сквозь него скользят,
Как осужденные, не в ногу.

 

Старуха
Среди болотец Подмосковья,
Непроходимых по весне,
Витает грешница Прасковья
Не наяву и не во сне.

Давно уж нет ее товарок,
Снесен зачуханный барак.
Погожий день давно неярок,
Как предрассветный полумрак.

Давно не пишет и не едет
Отяжелевшая родня.
На пару дней осталось снеди,
А может быть и на три дня.

Природа чахлая прискорбно
Взирает на свое дитя.
Крепчают сумерки. Прасковья
С небес спускается, кряхтя.

 

Васька
Последний из самых последних,
Из куртки лишь уши торчат,
Снует во дворах как посредник
Меж рослых парней и девчат.

Не знает ни в чем окорота,
Пролезет в любую дыру.
Как зверь защищает ворота,
Когда принимают в игру.

Квартал, равнодушный к дебошам,
То плач обжигает, то смех.
Родною страной недоношен,
Старательно тянется вверх.

 

В дворянском гнезде
Резкий посвист.
Тень карниза.
Палисадника пила.
Здесь жила когда-то Лиза,
А быть может, не жила.

В крайнем доме, в середине,
А быть может, и в другом
О судьбе ее рядили
За семейным пирогом.

Жгла веранда, будто линза,
Сожалений хоровод.
Здесь жила когда-то Лиза.
До сих пор еще живет.

 

Старая открытка
По краю гнилого болота,
Где хлопает черная грязь,
Казак поспешает Голота,
На ранний закат матерясь.

Не знаю, поспеет ли к сроку,
Свой воинский выполнив долг.
Усы задевают осоку,
А чуб от усердья проволг.

Сливаясь с конем воедино,
Несется казак на восток.
Осьмнадцатый век. Середина...
Желаю удачи, браток!

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Еремин В. Г. Квадратное солнце. - Орел: Вешние воды, 1993.

 

Начало главы

Владимир Александрович Ермаков

Родился в 1949 году. Автор книг "Прогулки в сумерки. Избранные стихотворения. 1971-1996. Эссе" (1997), "Повторение пройденного. Избранные стихотворения. 1996-1998. Эссе" (1998), выпущенных издательством Орловской государственной телерадиовещательной компании. Редактор сборников А. П. Олейникова в одном из отзывов отмечала: "Владимир Ермаков предстает в новом сборнике неустанным искателем слова. Слова точного, непредвзятого - как зеркало, в котором отражается ворох дней, отсвечивающих радостями и печалями..."

 

Орест: Я сам - свобода!
Сартр. "Мухи".
Волк
Не покорствуя моде,
Не петляя следа, -
К абсолютной свободе
Я стремился всегда.
Не герой и не гений
(Чего нет - того нет), -
Но впечатан мне в гены
Вольный волчий билет.
Кто не куплен на корме,
Тем неволя не долг.
Я не в своре, я - кроме:
Не собака я - волк!
Обдираясь о грани
Безграничного зла,
Я зализывал раны,
Зато рук не лизал.
Выл на лунные чары,
Надрывая кишки;
Драл овец из отары,
Заходил за флажки.
Стерты зубы о годы.
Зов природы ослаб.
Я добился свободы, -
И теперь ее раб.
Ни на что не пригоден,
Ни при ком, ни при чем -
Абсолютно свободен,
Потому обречен.
Но и в ауре мрака
Голос крови не смолк:
Все же я не собака,
Не слуга вам. Я - волк!
1968-1996.

 

Март
Солнце по лесу стелется блеском,
Сильным и резким в зеркале лужи.
Мокнет дорога, а в перелесках
С ночи забыто чуточку стужи.
В чересполосице грязи и снега
Конь, отощавший на зимней диете,
Тащится краем дороги; телега
Шатко и валко едет и едет.
Сонный осинник в зябкой низине.
Голой березы почерну прочерк.
Воздух пропитан сладким и синим,
И золотым, и печальным, и прочим...
Что-то вершится. Скрытно и втайне.
Звякнув, ледышка свалится с ветки:
То ли устала, то ли задел кто...
Ветка взметнется, вздрогнет - и станет.
В своре грачиной, вскруженной мартом,
Каждый горланец хочет быть первым.
Оперный ворон, мрачный, как Германн,
Перья встопорщив, требует: "Карррту!"...

Скудный мой край, где все ладно и кстати -
Лога продольность, тихость лесная.
Горло остудит и перехватит -
Боль или счастье? Право, не знаю.
То ли простужен, то ли пристыжен.
Я на природе бываю не часто.
Крошится, крошится в корочке наста
Путанный след, безнадежно простывший.

К вечеру тени вычертят грани,
Карты проталин в поле разметят.
Над перелеском выплывет ранний
Полупрозрачный мартовский месяц.

 

Пастораль
О, летняя идиллия!
Все - за город! скорей,
Туда, где мак и лилии,
Репей и лук-порей.

Там бродят за околицей
И ягоды едят;
Там соловей заходится,
И комары зудят.

Из леса эхо дразнится,
Ручей бежит резвей.
И стрекозе без разницы,
Чем занят муравей.

О, дачная экзотика!
Короткая гроза.
Бредут под пестрым зонтиком
Старуха и коза.

Сверкнуло... прогремело - и
Вновь небеса тихи, -
Но кошка ошалелая
Забилась в лопухи.

Пахнет прохладной прелестью
Тропинка за овраг...
О, Боже! Сколько прелести
Во всем, что просто так.

 

Осень
Дление теней, тление листьев,
Неизъяснимый таинственный трепет.
Осень в России. Время проститься.
Плачьте, прощайтесь... Время не терпит.

Бог испытует ли нас в эту пору?
И на четыре стороны света
По окоему столько простору!
Столько свободы!.. да выхода нету.

Долгие дали - голод для глаза.
Вид на окрестности - не оторваться.
Освобожденье пространства от массы, -
Вот описание осени вкратце.

Но не по сути. Метанье метафор,
С птичьей поспешностью сбившихся в стаю.
Дрожь упованья. Ужас утраты...
(Все, что угодно, - строчка пустая).

Чахлая озимь. Стежки-дорожки.
Брошенный трактор. Ворон на страже.
Пустошь разрытых кладбищ картошки -
Вот состоянье души и пейзажа.

Медленный луч в мираже паутинки.
Воздух пропитан печалью и медом.
Лет летаргической божьей скотинки -
Тихого ангела - мимо, пролетом.

Русская пагуба - тяга к побегу.
Сердце заходится сладостной болью.
Хочется вечности, свежести, снега...
Ангел летучий, ты не за мной ли?

Ветер, тоскуя, пажити лижет.
Что еще живо - взыскует спасенья.
Небо всех ниже и Бог людям ближе
В бедной России в вечер осенний.

Тропка терпенья в поле потери.
Духа толика в пригоршне праха.
У очевидца осенних мистерий
Мужества чуточку больше, чем страха.

К ночи никто не выходит из дома.
Осень. Сиротство зверей и растений.
Острые звезды. Холодной истомой
Тление листьев, дление теней.

 

Картинка с вороной и ангелом
В. Витюкову
Ворона с выдранным хвостом
Свершает раннюю прогулку
(Туда-сюда по переулку)
В пространстве скудном и пустом
Между забором и кустом.

Я, рано вставши, встречь иду
(Дабы в делах не быть урону),
Но с точки зрения вороны,
Меня имеющей в виду,
Я лишь препона на ходу.

И, прорезая полутьму
(Зимою поздно рассветает),
Над нами ангел пролетает,
Но дела нет до нас ему
Сейчас, и год, и век тому...

Как мироздание огромно!
В нем всякой твари место есть.
И никому из нас не в честь,
Что разошлись во время оно
И, и ангел, и ворона.

 

Под знаком скорпиона
На исходе полудня
Тень крадется к душе.
Нас никто не полюбит.
Не успеет уже.

Будет некому плакать.
Будет не за что клясть
Радость жизни по капле
Мимо нас растеклась.

Ах, как хочется - залпом! -
И об стенку стакан...
Только солнце - на запад.
Только сердце - в закат.

Тьма еще не кромешна,
Только день ото дня
В этом мире все меньше
И все меньше меня.

Оттого нелюдимы
Поле, роща, река
И плывущие мимо
Облака... облака...

 

Летейский снег
Пришла зима, - имея бледный вид...
Год из судьбы - как будто бабу с возу.
Я выдохнул вослед осенний спирт,
Взамен на трезвость первого мороза.

Я вышел вон. Из власти темноты
Мир появлялся робко. Осторожно
Ступали в снег бродячие коты,
Принюхиваясь нервно и тревожно.

Рябина тлела, и снегирь алел.
Мне грудь на вдохе острый холод полнил.
Я помнил, что о чем-то сожалел,
А вот о чем жалел - уже не помнил.

У погруженных в воды Леты тел
Теряется сознание границы.
Я шел и шел, а снег летел, летел, -
Листая жизнь на чистую страницу.

Я был свободен. Прошлое не жгло,
Распавшись на прекрасные мгновенья.
Я шел куда-то... время следом шло,
И снег летел - летейский снег забвенья.

 

По дороге в Китеж-град
Владимиру Блинову
Доверяясь лишь чувству шестому,
впадая в тоску и в истому,
на шестой части суши,
где все невпопад, невзначай, -
так легко забывают
долги и дорогу до дому,
и быстрее, чем где-либо,
стынет нетронутый чай.
Жизнь на этой земле
лишена очевидного смысла.
Вопрошая: "что делать?!",
получаешь ответ: "ни хрена...".
Баба воду несет
в решете, но зато с коромыслом;
знать, не больно умна,
но зато своей доле верна.
Если тонет Фома,
непременно потянет Ерему,
и, родства не припомнив,
кивает Иван на Петра, -
а на том нет креста:
не доспел покреститься до грому.
Кто-то звал к топору;
уж решились... ан нет топора.
Кто-то звал: "караул!!", -
но устал караул, разошелся;
а железный матрос
поматросил и бросил страну
в изнурительный бред,
в пустоту продуктовых кошелок,
в полноту лагерей,
в безвозвратную прорву-войну...
Я люблю эту землю
неумело, неложно, непошло,
ненадежно, неплодно...
Так просторы ее велики,
что я в них потерялся.
Где дом мой, затянутый прошлым?
Разбрелись по дорогам
китежградцы, мои земляки.
Волчье солнце восходит
зеницею яркого ока.
Третий Спас миновал,
а четвертому век не бывать.
По урезу озер,
кромкой с битым стеклом и осокой,
все дороги ведут в Китеж-град.
Так о чем горевать?
Так о чем сожалеть?
Уж какая кому вышла доля...
Коли взялся за гуж,
так натягивайте крепче гужи.
Нет нам знаменья, но -
как присмотришься из-под ладони:
серафим шестикрылый
над крестом перепутья кружит.

 

Слезы марта
О чем ты плачешь? Что с тобой?
Давид Самойлов.
Капели звон, как зов извне,
Сквозь сон проходит, дух тревожа.
Ты счастлива, и все же... Все же -
О чем ты плакала во сне?

Раздернув шторы, у окна
Застынешь с влажными глазами:
Исходит сладкими слезами
Твоя небывшая вина.

Что счастье? - соразмерный быт.
Его избытка не оплатишь.
Есть то, что есть. Зачем ты плачешь
О том, чему не должно быть?

Расслабься, поведя плечом.
Разброд весны - удобный случай,
Привычным счастием прискучив,
Всплакнуть как будто ни о чем.

Причин тому в природе нет.
В саду топорщатся побеги,
И в растревоженные снеги
Ложится розовый рассвет.

 

Лунность
Асе Олейниковой
В черных кружевах ночного сада
темных мотыльков пасется стадо.

Дунул ветер, мягко и несильно.
Вздрогнул лист, и скрипнула калитка.
Невзначай украсившись росинкой,
на тропинке обмерла улитка.

Млечный путь проходит над полями.
Заливает тихие поляны

лунность. Очарованная жаьа
хочет быть царевною-лягушкой,
быть любимой... если бы да кабы
тело духу не было ловушкой!

Пахнет тиной. Веет чем-то древним.
По вершинам замерших деревьев.

Проплывают тени - невесомы,
словно мимолетные виденья:
может быть, недремлющие совы,
может быть, неопытные ведьмы.

Звездное мерцанье небосвода.
Всеночное таинство природы.

Шорох трав и созреванье вишен
вне метафор, формул и понятий.
Лунной ночью человек излишен,
если он, конечно, не лунатик.

 

Зной
Русла улиц в сухом расплаве
светотень делит надвое,
и, обжегшийся на асфальте,
ветерок дует на воду.

Жар стоит прозрачной стеною...
Пополуденной лени пленница,
сходит медленно фея зноя
вниз по лиственным лестницам.

Никнут розы с повядшим шиком
лепестками венозными,
а завистливые пушинки
зависают над розами.

Западая на вздох боками,
но храня в мордах выдержку, -
по газонам лежат собаки
с языками навытяжку...

 

Мелодия для клавесина
Затушеваны дали дождем,
и неброско
оттененный пейзаж
в цвете выражен слабо;
упрощение рощ до эскиза,
наброска
карандашного,
словно для памяти,
дабы
сохранить перспективу;
способность рельефа
к постоянству -
опора в осенних разлуках...
Огибая холмы, речка тянется влево,
и загадочный лес громоздится за лугом.

В том лесу, где темнеет за час до заката,
где петлистая тропка сквозь чащу продета,
ты оставила брошку с агатом
и намеренно спутала стороны света.

Но у времени только одно направленье,
и не спрятать утраты в покровы приличий:
наши прежние виды затянуты ленью,
нежный ангел увяз в паутине привычек.

Но однажды, наскучив гаданьем на блюдце,
ты очнешься и скажешь:
"Мой друг, не пора ли
нам вернуться обратно?
Быть может, найдутся
все пропажи, -
и годы,
что мы потеряли".

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Ермаков В. А. Прогулки в сумерки. - Орел:. ОГТРК, 1997.; Ермаков В. А. Повторение пройденного. - Орел: ОГТРК, 1998.

 

Начало главы

Николай Михайлович Перовский

Родился 31 декабря 1934 года в слободе Михайловка Курской области. В начале войны детский дом, где он воспитывался, эвакуировали в Казахстан. Писатель-краевед Г. Александров в статье о поэте перечисляет основные вехи его жизненного пути: "С 1947 по 1957 годы Перовский был "воспитанником колхоза", как это тогда называлось. Пас телят в Тянь-Шане, был водовозом, подручным комбайнера. Затем учился в Московском горном институте, работал на обогатительной фабрике в Бонбассе, на шахте в Воркуте. Затем жил на Белгородчине, был газетчиком, учителем, клубным баянистом...". Н. М. Перовский - автор поэтических книг, изданных в Белгороде - "Звезды делает человек" (1961), "Голуби, голуби..." (1964); в Москве - "Небо" (1965); в Воронеже - "Испытание" (1967), "Осенние костры" (1969), "Август" (1973); в Туле - "Грани" (1979), "В пути" (1986), "Память любви" (1990); в Орле - "Старое танго" (1993), "Чьи-то сновиденья провожая..." (1997). Им написаны два сборника повестей и рассказов - "Дорога к дому" (Тула, 1983) и "Стоит гора высокая" (Тула, 1991).

 

* * *
Прозренье
Бывает острое прозренье,
как взрыв в мозгу, что ты - живой,
что ненависть, любовь, горенье
в тебе, с тобой и над тобой.

Ты только вскрикни, хлопни дверью
или засмейся - просто, вдруг -
и люди, ветер и деревья
тебя затянут в общий круг.

В тот милый круг, где все живое,
где наслаждение и боль,
где правят общею судьбою
горенье, ненависть, любовь.

Мы в общем хоре все - солисты,
и даже тот, кто безголос,
в своем, особенном регистре
доносит шепот свой до звезд.

 

Отчуждение
На глухом азиатском перроне,
где равнина встает на дыбы,
ты себя потерял, проворонил,
не вскочил на запятки судьбы.

Спохватился - бежать бесполезно,
злые рельсы в рулон не свернуть,
и умчался на запад железный
отчуждаемый скоростью путь.

Растворился в окрестном народе,
вдалеке от родной колеи,
и растаяли в смуглой природе
белобрысые слезы твои.
1998

 

Тюльпаны
Скупая Чуйская долина
с кремнистой выжженной душой
тюльпаны щедро нам дарила,
морила вшой и анашой.

Сорняк забытых огородов
и нераспаханных полей,
тифозный жар, угар природы -
тюльпаны в памяти моей.

Во все четыре горизонта
кумач раскинул письмена:
"Все для Победы! Все для фронта!"
Война - воистину красна...
1995

 

Арбовоз
В зеркало прошлого смотрим любовней,
слаще бездомье, чем сытый уют.
...Флюгер трещит над саманной воловней,
ласточки гнезда под стрехами вьют.

Едем за сеном. На небе ни тучки.
Сухо скрипит полевая арба.
Серый курай да верблюжьи колючки,
Азия - наша судьба.

У арбовоза воловье терпенье,
вялые возгласы "цоб" да "цобе",
злой самосад, заунывное пенье,
мысли и чувства - в себе...

С ранней весны в гимнастерке и кепке,
крученный, вроде степного дрючка,
выжженный солнцем, мосластый и крепкий
сын семиреченского казака.

"Горькая линия". "Горькая линия" -
русский заслон от кочующих орд.
Черные кони, околыши синие,
выправка - царский эскорт!

(Что бы его откровения значили -
время страшнее стихий моровых:
не расказачили, так раскулачили,
поубивали на двух Мировых.)

Ни тебе жалоб, ни бабьих истерик,
все добровольно - налог и заем...
Я походил у него в подмастерьях,
жизнь за налыгач тянули вдвоем.

Желтая степь, солончак, суховеи,
в сизой дали снеговые хребты,
стайка сайгаков, фаланги и змеи,
беркут, пикирующий с высоты.

Трудно поверить, что где-то оазис
поят тянь-шаньские льды и снега.
Едем туда, где природа в экстазе -
хлопок, табак, золотые стога...
1998

 

Мастера
Шарманщик, трубочист или тряпишник,
Точильщик или чистильщик сапог,
придите к нам из тех времен давнишних,
когда любой из вас был полубог.

Я помню вас, корявых, груболицых,
с веселой сумасшедшинкой в глазах.
В фуфайках и потертых рукавицах,
в передниках, в халатах, в картузах.

В истоке детства, в солнечной излуке -
телеги и точильные станки,
когда тебе, как в сказке, прямо в руки
ныряют рыболовные крючки!

Тряпишник! За старинный хлам и ветошь
тебе не жаль свистульки и волчка,
надев очки, ты "зайчиками" светишь
как сослепу сойти с того крючка?!

Станок скрипит, трясется с жутким визгом,
точильщик усмехается: - Не тронь...
А ты, мальчишка, искрами обрызган,
под пляшущий брусок суешь ладонь.

А чистильщик! А уличный сапожник!
Ты приглядись к нему из-за плеча:
какой уж там ремесленник - художник! -
с повадкой и сноровкой циркача!

Они всегда в порядке и в ударе,
они и есть твой двор, твоя страна, -
о, запах кожи, ржавчины и гари!
О, дух махорки, пота и вина!

Я многое забыл или отбросил,
но, если жизнь не ноша, а игра:
мой прикуп - мастера ручных ремесел,
волшебных сновидений мастера!
1999

 

Степное озеро
Я увидал степное озеро,
когда на нет сошла луна:
вода, густая, как молозиво,
прохладных лилий белизна.

Дымилась гладь его зеркальная,
похоронившая луну,
созвездия зодиакальные,
отсыревая шли ко дну.

А на рассвете бледно-розовом
бессмертники и ковыли
головки свесили над озером
и к водопою прилегли.

И вслед за жаркими зарницами
на берег хлынули лучи
с людьми, отарами и птицами,
перворожденными в ночи.
1993

 

Слова
Лебяжье. Лебединка. Лебедянь...
Издревле наши реки и озера,
приветливо открытые для взора,
с разбуженных сердец взымали дань.
В глухой чащобе, в пустоши степной
природа родила на свет полотна,
где лебедь легкопенной белизной
соперничает с лилией болотной.
И человек во власти естества,
задолго до кресала и мотыги
искал в окрестном мире, а не в книге
летящие, как лебеди, слова.
1997

 

В Мерзляковском переулке
Не потому, что от нее светло,
а потому, что с ней не надо света.
Ин. Анненский.
А в Мерзляковском среди тараканьих бегов
Анненский плыл между узенькими берегами.
Спал я, как будто на теле пестреющих летом лугов,
весь, от подошв до макушки, обросший лугами.

Плыли и таяли восемь таинственных строк,
напоминая, какой я бездарный и жалкий.
Строки, которым, по слухам, завидовал Блок,
плыли и таяли в грязной глухой коммуналке.

Спал и не спал я, как будто бы жил и не жил,
в мире простраций, диковинных ассоциаций,
Богу ли, дьяволу душу свою заложил
ради восьми этих строк, неподсудных мне граций.

Что-то шептал мне на кухне обкраденный жизнью старик,
гневом косила старуха, годами горбата,
в комнате девушки я проглотил свой проклятый язык,
плыл и тонул на кушетке между Тверским и Арбатом.

Свет был погашен, и на небе не было туч,
время смешалось, в созвучьях запутались сроки,
луч безымянной звезды, приблудившийся луч,
словно космический цензор, просвечивал дивные строки.

Конские гривы и крупы размыло на черной стене, -
где ты, куда унесло тебя, дикий детеныш?!
Будь милосердна не я себя создал, пригрезилось мне
что-то такое, чего на Коньке-горбунке не догонишь...

Кто я и что я, зачем я родился на свет?
Что выражать языком и к чему прикасаться руками?
Предназначенье мое уничтожил почти неизвестный поэт,
так, между делом, восьмью неземными строками.
1984

Дождь
Лиде
От Павловска до Царского села
мы топали по лужам терпеливо,
в полдневном небе радуга цвела
и туча вызревала, точно слива.

Июньский дождик шлепал по воде,
шумел в траве, шуршал в аллеях парка
и что-то было, было в том дожде
дороже царскосельского подарка.

Дождь занавесил царские пруды,
лицейский сад, дворец Екатерины,
в наплывы, в брызги, в крапины воды
упрятались пейзажи и картины.

И кучка музыкантов в париках
стояла в галерее Камерона
с пюпитрами и с дудками в руках,
нисколько не рисуя сбиться с тона.

В гармонии оркестра и дождя
была давно разгаданная тайна:
на поводу у вечности идя,
струились ноты Моцарта и Гайдна.

Степенные туристы подошли
и, расточая щедрые улыбки,
скупые кроны, тощие рубли
оставили в футляре из-под скрипки.

Какой восторг почувствовали мы,
когда вблизи лицейской колыбели
внезапно поднялась завеса тьмы,
а лужи и пруды заголубели!

Природа вмиг порядок навела:
на сотни верст открылась панорама
и в золото оделись купола
распахнутого пушкинского храма!
1999

 

Об осени
Об осени писать - какой наглец!
О ней не раз великие писали...
Но как же быть, когда соседний лес
опять, опять в безлиственной печали?

Как не писать, когда в сухой стерне
старинный горьковатый запах грусти,
а в блеклой, отпылавшей вышине
все тот же плач несут над нами гуси?

И будет так за окнами темно,
случайный, а быть может, не случайный,
ворвется ветхий лист в мое окно,
хрустящий, как пергамент, полный тайны.

Кружитесь, листья, падайте на грудь,
ложитесь мне на голову и плечи,
и пусть ваш золотой и краткий путь
с путем пересечется человечьим!

И я бегу из дома... И до слез
все так необъяснимо и так близко,
то листья подымаются до звезд,
то звезды опускаются до листьев!
1964

 

* * *
Гляди! Пушистый жеребенок
резвится, пляшет, травы бьет, -
почти духовный, как ребенок,
почти абстрактный, как полет.

На переломе и на стыке,
на тонкой дужке коромысл
струится космос безъязыкий,
времен и судеб тайный смысл.

И, может, высшая минута
тебе дается для того,
чтоб лишь коснуться абсолюта,
а не ослепнуть от него.
1986

 

На Орлике
Воды Орлика спокойны,
холодны и зелены,
дух болотный, запах хвойный,
ожидание луны.

Шелестят в ночи деревья,
камыши в воде по грудь,
дремлет город, спит деревня,
проплывает млечный Путь.
1986

 

Заводь
Эта сонная заводь -
день открытых дверей,
здесь учился я плавать
и удить пескарей.

Здесь я отроком грешным,
сговорясь с камышом,
подглядел, как потешно
ты прошла нагишом.

Я забыл твое имя,
но шуршит между строк
под ступнями твоими
раскаленный песок.
1995

 

* * *
Еще до слов, еще до встреч
живут в игре воображенья
глухая речь и зыбких плеч
как бы невольное сближенье.

Но, устремив глаза в глаза
и до предела сблизив лица,
вдруг удаляется гроза -
так и не в силах разразиться...
1998

 

Звон тетивы
I. Стрела
Жизнью сваренный вкрутую,
как пасхальное яйцо,
я живу, а не бытую,
глядя времени в лицо.

Пусть судьба, пожав плечами,
говорит: - Иду на вы!
Все равно стрела в колчане
жаждет звона тетивы!
1997

II. Купидон
Купидон распахнул свои крылья, -
хватит прятать себя в нафталин!
Перелетных гусей эскадрилья
прямо в небо вбивает свой клин.

Солнце брызжет цветными лучами
и запросы весны таковы,
что стрела Купидона в колчане
жаждет пляски под звон тетивы!
1999

 

Звезда упала
Звезда упала в женские ладони,
и пошатнулась женщина, смеясь,
а в озаренном искрою затоне
огнем желанья лилия зажглась.

В безумии рыбак отбросил снасти,
возжег от жаркой искорки костер
и к женщине, слабеющей от страсти,
свои ладони тяжкие простер.

Цветы и травы бросились в объятья,
и судорога прошла по глади вод,
а пламя непорочного зачатья
зеркально отошло на небосвод.
1995

 

Дворник
Он берет метлу и старый ватник,
озирает двор, как господин:
под росой курчавится гусятник,
одуряет запахом жасмин.

Блеклою луной размыты тени,
назревают птичьи голоса,
ветер спит в объятиях сирени -
до рассвета ровно полчаса.

Чьи-то сновиденья провожая,
чью-то ночь, сгоревшую дотла,
истовая, стертая, чужая
шаркает и шаркает метла.
1996

 

Упал в траву
Упал в траву и обнял землю
и мне пригрезилось во сне,
что я и чувствую и внемлю,
как бродят соки в глубине.

Земли божественное сусло
бурлит и рвется из котлов
и делит собственное русло
на миллионы рукавов.

Там, в океане превращений,
в гигантском тигле бытия
берут свой старт глупец и гений,
библейский голубь и змея...
1997

 

В райцентре
В райцентре хоронили старика,
не знаю, кем он был на белом свете,
плыла машина, плыли облака,
старухи, старики, деревья, дети...

А на его рассудочном лице
такое затаилось выраженье,
как будто это он привел в конце
весь мир в одностороннее движенье.

Сдвигалось и смещалось все окрест,
живое и бессмертное покамест,
и старый домкультуровский оркестр
шел во хмелю, хрипя и спотыкаясь.

И довезли до места и снесли
к пределу, где кресты стояли косо,
и с каждым комом сброшенной земли
слабее становился запах теса.

И стали расходиться, и оркестр
куда-то поспешал на именины,
а мне казалось - вбитый в землю крест
ухмылкой провожает наши спины.
1977

 

Благовест
Звонят к заутрене. Давно уж не звонили.
Распугивают галок и ворон.
Сияют купола, сверкают шпили,
сквозят кресты, как после похорон.

Звонят, звонят... размеренно и глухо,
не разобрать - вблизи или вдали.
Плывет, плывет смиренный праздник духа
за стогнами поруганной земли.

Я не войду в старинную ограду,
лишь постою, смущен душою, за...
Пусть вышний звон навеет мне отраду
и увлажнит иссохшие глаза.
1990

 

Пегас
Никогда я не участвовал в рубке лозы
и на скачках не брал дорогие призы.
Если даже на прикуп ложились тузы,
их легко побивали шестеркой,
в поездах и бараках от стужи дрожа,
неприкаянный в царстве блатного ножа,
не юлил, не темнил, не терял куража,
пробавляясь последнею коркой.

Обокраден судьбой среди белого дня,
я не мог бы полцарства отдать за коня...
Но не ведаю - кто надоумил меня,
что ничем не приманишь Пегаса -
ни серебряной сбруей, ни мерой овса,
что нездешних препятствий лежит полоса -
не взойти, не взлететь, не воздвигнуть леса
в бирюзовые кущи Парнаса.
1997.

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Перовский Н. М. Чьи-то сновиденья провожая. - Орел: Вешние воды, 1997;
Перовский Н. М. Корни и крона. - Орел: Вешние воды, 1999.

 

Начало главы

Геннадий Андреевич Попов

Родился в Москве. Детство и юность прошли на Рязанщине. По образованию инженер-электронщик, работал по специальности в Рязани, Северной Осетии, Орле. Автор поэтических книг "Вербное воскресенье" (Тула, 1990 г.), "Снежное лето" (Орел, 1992), "Степень свободы" (Орел, 1994), "Вечерний свет" (Москва, 1995), "Берег встречи" (Москва - Орел). Лауреат Всероссийской литературной премии им. А. А. Фета (1996 г.). В 1997 г. избран членом-корреспондентом Академии российской словесности. Поэт, публицист. Член Союза писателей России и Союза журналистов РФ. Редакция Рекламной Библиотечки Поэзии, ссылаясь на высказывание известного поэта Николая Дмитриева, отмечает: "Стихи Геннадия Попова выделяются независимостью, хорошей вневременностью и выдержкой; они помогают распрямиться, посмотреть бедам в глаза, изготовиться к битве за русскую душу; удивляет и радует его отстраненность от бесовщины, крутящейся и куражущейся вокруг... Нелегкие раздумья не подавляют лирической первоосновы поэзии Геннадия Попова. "Сам писатель свое жизненное и творческое кредо выразил в обращении "К читателю": "Каждому дается единственно его степень свободы. И чем она выше, тем труднее бывает ею распорядиться. Истинная творческая свобода всегда предопределена совестью, мерой тебе отпущенного и временем во всех его проявлениях".

 

* * *
Ни креста, ни скрижали:
В чистом поле стою.
Поколения пали
Здесь в неравном бою.
Сталью меченый камень,
Серебро ковыля...
И как будто штыками
Колосится земля.

 

Пригородная деревня
Новостройки дворы окружили,
Запылила дорога в лесу...
Здесь домишки свое отслужили.
Скоро их непременно снесут.
Ходят краны невиданным стадом,
Понаехало люду сюда.
От садов и ракит над оврагом
Не останется даже следа.
По извилистым улочкам узким
Накатают асфальт по прямой.
Под старинным названием русским
Встанет новый район городской.
Эти домики кто пожалеет?
Люди съедут в большие дома.
Но ручей под горой обмелеет,
А собаки посходят с ума.

 

Поле
Железный вал
ломился здесь...
Тем летом нива не дозрела.
Земля вздымалась до небес
Под ураганом артобстрела.
Но здесь
пробиться не смогла
Броня чужая до Урала -
На этом поле
полегла.
И в наших домнах догорала.

 

Телега
Гремит телега по дороге,
Вихляет бойким колесом.
Парят над пылью лошадь, дроги,
Бывалый возчик невесом.
Телеге нету бездорожья,
Нет расстояний, нет преград:
Телегой движет воля божья.
А потому ей черт - не брат.

 

Борок
Есть деревня - рязанский Борок,
На верхушке песчаной горы,
Что стоит, как высокий порог
У извилистой речки Пары.
От Парижа пойти на восток, -
До деревни - рукою подать.
Там такой золотистый песок,
И такая вокруг благодать.
В речке светлой - песчаное дно,
И вечерняя тихая грусть...
О прошедшем судить мудрено,
Что случится - гадать не берусь.
Все узнаю, как выпадет срок...
Наступает зима на дворе.
Летней радостью светит Борок
На высокой песчаной горе.

 

Река
Мимо старых сараев и серых скворешен
Мы спустились к реке. Затихали дворы.
И мерцала звезда на воде потемневшей,
А в безлунных провалах светились миры.
Безудержно стремились бездонные воды,
Словно время являло невидимый след.
От дневной суеты отдыхала природа,
Так, как будто впервые за тысячу лет.
На земле и на небе было все, как
и прежде...
Но вставали сейчас из причудливой тьмы
Тени наших утрат, годы нашей надежды...
И теченье реки, и движенье судьбы.

 

На Оке
Пустынный пляж, раздолье ивняка...
Возьмет ли снова силу многолюдье?
Одно мне знать дано наверняка,
Что ничего прошедшего не будет.
Уже давно знакомых не ищу.
Течет песок, как время, сквозь ладони.
Привольно стало крупному лещу
Плескать хвостом в заброшенном затоне.
Сюда вернулась чистота реки, -
Теперь почти не ходят пароходы.
Но только сердце, смыслу вопреки,
Не принимает торжества природы.
И хочется поверить в чудеса:
Как будто здесь я заново родился.
Друзей вихрастых слышу голоса, -
Никто не умер и никто не спился.
Трава в лугах остра и высока.
Бегу босой легко и бестревожно...
Неудержимо движется Ока.
Все впереди, и все еще возможно.

 

На улице моей
Я сны не досмотрел, но никуда не деться,
И утром не сбежать на речку от забот.
На улице моей летит другое детство,
Так странно сознавать, - уже который год.
В обычной суете другое поколенье
Меня не узнает. И я - не узнаю...
Опять сюда принес надежды и сомненья
И снова на пути неведомом стою.
Я не успел спросить, но век уже ответил...
Стремительно течет вода былых времен.
Куда они уйдут, зачем на белом свете
Тропа моей судьбы, кольцо моих имен?
Сны памяти моей... Кому все это надо?
Надвинулся закат, и в сердце - маята.
Прошедшая моя, ты мне совсем не рада,
А я к тебе спешил - святая простота.

 

Три стога
"Задымился вечер, дремлет кот на брусе..."
(Сергей Есенин)
Снова к нашей речке
привела дорога.
На закате вечер
запалил три стога.
На тяжелой туче
догорает небо.
Отзовись, не мучай...
Я давно здесь не был.
Солнце в дымке светит -
к дождику примета.
Ветер не ответит...
Да и нет ответа.
Тихо гаснет вечер,
далека дорога.
На заре, как свечи,
светятся три стога.

 

Осень на 2-й Пушкарной в Орле
Старинный дом на улице Пушкарной,
Андреевские память и строка...
Все отразилось в осени янтарной,
Все на земле осталось на века.

Парящий мост и плоские деревья,
Прозрачность остывающей поры...
Покорно дремлет на закате время,
Похожее на старые дворы.

 

Ночь в Паюсово
Недобрый глас прорезал тишину:
Примолкло все от вскрика хищной птицы.
И приближенье утренней зарницы
Внезапно оборвалось на лету.
Пронзила ночь безмолвия стрела.
Молчанье крылья скорби распростерло.
Покой вселенский, схваченный за горло,
Окутала слепая злая мгла.
Покрылся чернью звездный разворот -
Серебряный,
холодный,
безголосый.
На Землю льются огненные росы:
Созвездья падают...
И оторопь берет.

 

Дворянское гнездо в Орле
Висит в тиши Дворянское гнездо
Осенним днем в зерцале отраженья.
И солнечной энергией движенья
Наполнен каждый взгляд и каждый вздох.
И охрой листьев трепетных берез,
И благостью нетленного покоя...
Летящей глыбой светится откос,
Что высится над стынущей рекою.
Иссиня-золотистая вода
Возносится к высотам листопада...
А, может, больше ничего не надо,
И ничего не будет никогда.

 

Берег
Здесь туман над росой,
Ветер бродит босой
Над песчаной косой -
Золотой полосой.
Где ходили тогда, -
Не осталось следа.
А речная вода
Утекла в никуда.
Все волна унесла...
И тропа заросла.
Только память спасла
Лунный отсвет весла.

 

* * *
Все выжато до сухости песка
В горячей преисподней суховея.
И лето затаилось, соловея,
В грозящем напряжении броска.
Над пеклом нависает небосвод...
Лиловые насупленные тучи
Вот-вот ударят молнией гремучей
И хлынут мощью всех небесных вод.
Расплавленное марево дрожит...
Живое - словно вымерло от зноя.
Одни неугомонные стрижи
И ласточки снуют перед грозою.

 

Снежное лето
Закружил тихий снег тополиный,
Закуржавело лето вокруг.
В старом парке неслышной лавиной
Белый ветер прокатится вдруг.
Ничего, ничего не напомнит,
Лишь царапнет по сердцу, и все...
Растревоженной памяти комья
Раскидает и прочь унесет.
Старый ворон не станет белее,
Но печаль его будет светла...
Снежным летом идут по аллее,
На какую судьбу привела.
Духовые оркестры играют
На исходе июньского дня...
Тополя, тополя облетают,
Как и тысячи лет до меня.

 

В камышах
Вольный строй улетающей стаи
Пересек на заре небосклон,
Полосой к горизонту растаял.
Крик пронесся и замер, как стон.
Улетели, - следа не осталось.
Лишь перо на волне в камышах
Невесомо, легонько качалось,
Никуда, никуда не спеша.
Просветлела душа, замолчала,
Словно в тень прилегла отдохнуть,
Все забыть и начать все сначала,
Собираясь в нехоженый путь.

 

Осень
Березы в сиянье осеннем
Стояли, как в жарком цвету.
Сквозь золото призрачной сени
Октябрь набирал высоту.
Покоилась синь поднебесья,
Как чаша с узорами крон.
Раздольная тихая песня
Печалилась с разных сторон.
Тянуло дымком с огородов,
Круг солнца катил не спеша...
В немом единенье с природой
Светло прослезилась душа.

 

* * *
Снова небо исходит дождями,
А скворечник заброшенно-пуст.
Пламенеет и машет ветвями
Одинокий калиновый куст.
По утрам, будто легкая проседь,
тронет иней траву на лугах.
Ты надвинулась, ранняя осень,
Не заметил тебя впопыхах.
Не зноби, дай покончу с делами.
Полно душу сжигать. Подожди...
Но бушует осеннее пламя,
Не смолкают на крыше дожди.
Полыхает листва и не гаснет
На деревьях в замокшем окне,
Словно годы горят в одночасье
В ненасытном холодном огне.

 

Памяти Николая Рубцова
Курится пар над сонными ручьями,
Седые росы лижут сапоги.
Звезда полей
прощальными лучами
Над родиной неласковой горит.
Шальному лету в спину свищет осень,
Колышет ветер волны камыша.
Траву в лугах уже никто не скосит,
Заря встает привольно, не спеша.
Щемящий миг...
Застынет изумленно
И распахнется сердцу на свету.
А над листвою огненного клена
Светило набирает высоту.

 

Двое
Морозный ельник затаился.
Я это чувствовал спиной,
Когда совсем с дороги сбился,
И ночь надвинулась стеной.
Кричал в бездонные провалы, -
Ни звука, ни огня в ответ.
Пока, промерзший и усталый,
Не ткнулся в свежий волчий след.
Волк шел в село тропой разбоя,
Звериным голодом гоним.
Нас в этом мире стало двое.
К жилью я вышел вслед за ним.
Мы на задворках разминулись, -
Я не посмел спустить курки.
И разошлись...
И оглянулись -
Друг друга спасшие враги.

 

Лыжные гонки
Снег липнет на крутом подъеме.
Наспинный белый номер - темен
От пота, ярости и ветра.
Без боя не сдает и метра
Остервенелая лыжня...
Опять бежим, теряя в росте,
Бежим к черте спортивной злости,
Погоду и себя кляня.
Последний круг второй десятки.
Соперник накатил на пятки.
И, за спиной его везя,
Бежишь, хоть кажется - нельзя.
И снова гибнешь на подъеме.
И ничего на свете - кроме...

 

* * *
Пылают закатные сосны.
Заря на морозном снегу
Являет вишневые весны
И синих коней на бегу.
Безлюдна дорога лесная,
Сгущается мрак в небесах.
Туманится память, плутая
В далеких несбыточных снах.
Кончается лес белоснежный,
За полем горит огонек.
Как знак негасимой надежды,
Он близок... И так же далек.

 

Русский снег
Сугробов стынут вереницы,
Сверкает упавшая звезда,
Как будто огненная птица
Сорвется в бездну из гнезда.
Дымы над крышами - столбами...
Стоят, как белая стена.
Под невесомыми дымами
В ночи деревня не видна.
Но вот снегов коснулась алым
Заря - предвестница весны.
Волнует сердце ветром талым,
И стали рекам льды тесны.
И грудь зашлась неясной болью,
Родное захватило дух.
Расправив крылья по-сокольи,
Горланит истово петух.
Земля в полях вот-вот проснется,
Жизнь продолжает вечный бег.
И в силу колоса вольется
Необозримый русский снег.

 

* * *
Журчит в тиши заснеженная речка,
Луна глядит из полного ведра.
Деревня не промолвит ни словечка
В сиянье звезд до самого утра.
Лучистый свет возносится все выше,
Танцуя на причудливых снегах,
Бегут созвездья по небесной крыше,
Как табуны в серебряных лугах.
Ах кони, кони...
Звездные метели
Мороз тихонько тронул под уздцы,
И в отдаленье словно зазвенели
Вплетенные на гривах бубенцы.
В согласии спустились ниоткуда
На Богом позабытые места
Святое новоявленное чудо
И грешная земная красота.

 

"Ой, то не вечер..."
(Русская песня)
Еще не вечер стынет над равниной:
Седые тучи нагоняют темноту,
И хлещет гром трескучей хворостиной,
И молнии рождают слепоту.
Очнулся день от неги безмятежной,
Светившейся в осеннем забытьи.
И по земле гуляет ветер свежий,
Преграды разметая на пути.
Деревьев золоченые покровы
Отволгли под бушующим дождем...
Еще не вечер, зимний и суровый,
Осенний свет еще не побежден.
Еще по-птичьи роща не допела,
Земным дорогам не закончен счет,
И счастью - быть,
последнего предела
Пока Господь не положил еще.

 

* * *
Сквозь фонари
неслышно кружит снег,
Летит с небес
серебряное чудо.
И белый свет,
рождаясь ниоткуда,
Струится светлой шапкой
снизу вверх.
Где света нет,
там дышит темнота,
Плетет узор
невидимых снежинок...
И словно неземная красота
Слагается
из разных половинок.

 

Сирень
Так незаметно расцвела сирень...
Над миром солнце отмеряет сроки.
И падает сиреневая тень,
И ворошит сиреневые строки.

Весь белый свет в сиреневом цвету,
А прошлое - в сиреневом тумане.
И время, набирая высоту,
Все кружит и никак не перестанет.

А небеса безоблачно чисты.
В листве весенней - яркие просветы.
Еще не все в сиреневом кусты,
И не на все получены ответы.

Несу в руках сиреневый букет:
Свиданья жду во времени нескором...
Нас так давно уже в помине нет.
Но есть сирень за стареньким забором.

 

Стихотворения приводятся по следующему изданию:
Попов Г. Берег встречи. - Орел: Вешние воды, 1997.

 

* * *
Прощальное тепло...
Сентябрь исходит светом.
Неведомо куда пропали облака.
Летает серебро, искрится бабье лето,
И стынет на ветру осенняя река.

Повыцвели к зиме небесные глубины,
И только на волне густеет синева...
А в роще молодой березы и осины
Трепещут, шелестят невнятные слова.

В садах то тут, то там -
ручьями облепиха
Стекает, янтарем на солнышке светясь.
Уходит на покой торжественно и тихо
Прозрачных тополей серебряная вязь.

И нет всему конца, неведомо начало...
Не знаю сам, куда пылят мои следы.
Но осень на земле извечно означала,
Что время собирать неспешные плоды.

 

* * *
Как легко и свободно
на холсте растекаются краски, -
Их наносит шутя, ненароком
неслышная кисть:
В неостывшей заре
разгораются тайные страсти,
Исчезает в тиши
золотой остывающий лист.
А на той стороне,
за грунтовым белым окошком -
Непроглядный простор,
что раздвинула дерзкая кисть,
И слетает на землю
совсем незаметная пороша,
И загадочный след
рассекает туманную высь.
Что он видит во мгле -
веселый порывистый мастер?
На цветистом холсте
вот сейчас, у меня на глазах,
Нарождается песня,
и солнце глядит сквозь ненастье,
На волшебный корабль,
летящий на всех парусах.
Вот заветный причал -
среди скал потаенная гавань,
Где прозрачен прибой,
и лазурная дымка легка.
И глубины морские
с небесными сходятся плавно,
И в песчаное дно
не насмотрятся век облака.
Ни единой души...
Только чайки и темные кущи,
И загадочный вымпел
трепещет на вольном ветру...
Над вечерним покоем
свою длань распростер Всемогущий,
Чтобы с первым лучом
воссиять над землей поутру.

 

Разлив на Оке
Весны ликующие звуки
Сошли на мокрые луга...
Разлив раздвинул берега,
Расширил русло, скрыл излуки.

Село на вековом холме
Идет под парусом небесным:
Церквушка - мачта...
Кромка леса
Синеет на крутой волне.

Наполнив ветром облака,
Плывет село - душа России.
Земные воды оросили
Его песчаные бока.

Дожди высоких русских звезд
Вспоили щедро эту землю...
И зову древнему я внемлю
Всех уцелевших наших гнезд.

Зовут суглинки и пески,
Болота, степи, черноземы,
Тайга и горы, луг зеленый...
Над нами звезды высоки.

Не слышит сердце чужака
Их поднебесного мерцанья.
За что зовут нас гордецами
И только терпят нас пока.

Но обращен небесный лик
К нам, для которых и осталось
Попутный ветер, неба парус
И звездный сокровенный клик.

 

Стихотворения "Прощальное тепло", "Разлив на Оке", "Как легко и свободно" представлены Г. Поповым в рукописи.

 

Начало главы

Ирина Семеновна Семенова

Член Союза писателей России, лауреат Российской литературной премии имени А. Фета. Автор книг "Звезды в бурьяне" (М., 1984), "Смех бесстрашной музы" (Орел, 1994), "Свирель" (Орел, 1998). Истоки и своеобразие творчества поэта раскрываются в автопредисловии к публикации стихотворений "Моя душа - свирель страданья!": "Так уж получилось, что почти вся моя жизнь связана с чудодейственной и благодатной орловской землей, давшей миру великолепное созвездие литературных имен, каждое из которых знаменует отдельную школу или направление. <...> моя душа всегда болела и разрывалась, пребывая в вечном беспокойстве за все то, что я любила и люблю на этой земле. Главная ипостась моей лирической героини - это скиталица, нищенка, богомолка, юродивая, молящаяся в церкви за судьбу России и судьбы всех страждущих людей. Всем своим успехам в литературе я обязана своему учителю и другу, большому поэту и педагогу Николаю Старшинову. У него я прошла не только школу поэтического мастерства, но и школу почти монашеского смирения и послушания, благодаря чему могу оценивать себя и свои стихи объективно, не обольщаясь и не заблуждаясь на свой счет. Традиционно - классическая манера, в которой я пишу, представляется мне наиболее приемлемой для дальнейшего развития русского стиха".

 

* * *
Как счастье страшно, а любовь печальна
Тем, что проходит эта благодать
Глуха ли песнь моя иль гениальна -
Не суждено при жизни мне узнать.
А впрочем, знанье это и не нужно -
Я, как и в детстве, плачу от обид,
Луна в апреле светится жемчужно
И хвост кометы бисером расшит.
Я никогда не понимала скуки,
Но так создать и не могла уют,
И хитрецам невольно мои руки,
Что в них приходит, сами отдают.
Но разговоров мудрых мне милее
Внимать, как ночью дождь стучит о жесть,
Я о судьбе живущего болею,
Собачьи ребра чувствуя сквозь шерсть.
Я улыбаюсь многим не из лести -
Средь близких душ потерь уже не счесть.
Вам не узнать меня в пустынном месте,
Где только вихрь безумствующий есть!

 

* * *
Волны ленивой солнечная кромка
Сжигает птиц беспечные следы,
Где тополь дикий прошуршит негромко
И застывает, грезя у воды.
К нему тростник склонился, как паломник,
И еле слышно песнь свою поет,
И так пылает глянцевый шиповник
У жестяных, ржавеющих ворот!
Вновь чистый берег вижу вместо пляжа!
Слепит глаза пустынный водоем,
Коснется осень русского пейзажа -
И высший смысл отразится в нем.
И пусть, как в небе, облачно и мрачно
В душе, творящей странные миры,
Над головой вращается прозрачно
Воздушный столбик влажной мошкары.
А ближний сор и желтый луг с травою,
Дома, холмы и все, что рядом есть,
Погружены в безмолвье мировое,
Как будто слышат ангельскую весть.

 

* * *
Не Эмпедокл, отверженный богами,
И не руины Трои под золой,
А лишь слепое, мертвенное пламя
Над прогневившей Господа землей.
Как изнывают высохшие пашни!
Как увядают первые ростки!
Сидят в унынье аисты на башне,
На берегу мелеющей реки.
Молись о нас, Владыка преподобный!
Мы вновь живем, заветов не храня,
Водою мир накрыло допотопный,
А этот мир погибнет от огня.
И сохранит о нем воспоминанье
Картина в раме, где уже видны
Гранитные трагедий очертанья,
небес полузагробное мерцанье
И пепельный осадок новизны.

 

* * *
Простор томительно убогий,
Вечерних нив янтарный зной,
И только аист одноногий
Застыл меж солнцем и луной.
И только липа, как черница,
Дрожит молитвенно вдали,
Где кружевная медуница
Взлетает пеной от земли.
А я, омывшаяся скверной,
Стыдом палимая в огне,
Твоей жестокости безмерной
Не смею опознать вполне.
И все еще молясь Пречистой,
Чтобы ты Ею был храним,
Смотрю, как в пруд ручей ребристый
Бежит по камешкам цветным.
Ну что ж! Вернувшись к полустанку,
Я позабуду голос твой,
Читая "Барышню-крестьянку"
На ветке вишни родовой.
В полночных трелях, сельских звуках,
Пейзаже, близком к миражу,
Искать меня ты станешь в муках,
Но дважды я не прихожу!

 

* * *
Ты не поверишь - я ушла!
Когда уверуешь - восплачешь!
Тот день без жизни и тепла
Ты вечным трауром означишь.

Но ослепительно сирень
Сверкает лучами грозовыми,
Когда к тебе вернется тень,
Мое присвоившая имя.

Она затмит насущный миг
Огнем утраченных мгновений,
Но не услышит слез твоих,
Проклятий и благословений.

 

* * *
Когда заря вдали изнемогла,
Церковной свечки я сожгла частицу,
В окне свежела мартовская мгла,
И капал чистый воск на половицу.

А в бледном небе месяц молодой
Лучился сквозь березовые пряди,
Чтоб обо мне ты вспомнил Бога ради,
Я всех святых молила чередой.

Но как смиренно шел Великий пост,
Что колебались радости основы,
Хоть свод кипел переизбытком звезд.

И я скорбела, тем удручена,
Что столь законы горние суровы,
Что будет век стезя твоя темна.

* * *
Моя душа - свирель страданья:
Гонима и удручена,
В уединенье и в изгнанье
Зачем, скажи, поет она?

Что слышит в ней во мгле восхода
Божественная высота:
Восторг блаженного народа,
Юродство ли ради Христа?

Иль гибнущие пасторали
Цветущей некогда страны
В ней пробуждают звук печали,
Истому смертной тишины?

Свирель - рабыня трели тонкой,
Небес невольница, а я -
Всего лишь нищенка с котомкой,
Что зрит сугибель бытия,

Что вдаль с мольбой неутоленной
Идет по дольней стороне,
И тень листвы нежно-зеленой
Легко струится по спине.

Но вдруг в полоске света узкой,
Сквозь пятна солнечные ты
В ней различишь Психеи русской
Нерукотворные черты!

 

* * *
В овраге стою, погрязая в листве по колено,
Иль озера светлый овал обнимаю глазами,
Душа не желает насилья и рвется из плена -
Пусть снова случилось любовь проводить
со слезами.
Кленовые звезды над мглой переулка зависли,
И свод, голубея, над ними открылся огромный,
Люблю на закате бродить по окраине скромной -
Близ мирной природы приходят к нам добрые
мысли.
Художник безвестный! Мне помнятся две-три картины!
Все было в них живо - почти никакого искусства,
Лишь легкие тени спокойно сходили в долины,
А в лицах светилась высокая искренность чувства.
Все это уводит все выше от горестной страсти,
Дает правоты осознанье и твердость и силу,
Пусть, долго мучительных дум пребывая во власти,
Душа о пути своем, кажется, вовсе забыла.
Как благостна все ж беспощадных ветров
перемена!
Как радостно дух ощутить от насилья свободный!
В овраге стою, погрязая в листве по колено,
Но истина свыше свой тянет мне луч путеводный.

 

* * *
Бормочет ветер голосом невнятным,
Так речь безумца вряд ли разберешь,
И лишь верхушки в небе предзакатном
Свинцовая охватывает дрожь.
России древний мир святой и скромный
Зловещий отблеск тускло озарил,
Он есть в глазах у девочки бездомной -
Она играет в куклы у могил.
А мы с тобой опять столкнулись в храме,
Я зажигаю хрупкую свечу
И, легкое обозревая пламя,
С тобой встречаться взглядом не хочу.
Ты свой народ хулой темноязыкой
Посмел чернить, иль Бог тебе не свят?
Что понял ты в истории великой,
Где падал в пропасть новый супостат?
Что понял ты в своей эпохе смутной,
В неизмеримых бедствиях Руси?
Взгляни в глаза державе бесприютной
И у детей прощения проси!

 

* * *
Зеркальный пруд, затерянный и сельский,
Застыл, ночную отражая мглу,
Устав блуждать, лучи луны апрельской
Лежат ковром прозрачным на полу.
От вешних звезд слегка звенит пространство -
Все невесомо, празднично, светло
И не понятно грустное упрямство
Вишневых веток, бьющихся в стекло.
Но все ясней отчетливые тени
На обновленный падают забор,
И так луны мятежно просветленье,
Что виден мелких трещинок узор.

Когда стихает гул эпохи дикой,
Страстных молений не перенеся,
В предощущенье радости великой
Природа грезит, воскресая, вся.
Все мига ждет, когда река людская
В соборы хлынет в отблесках свечей,
Вечерний запах ладана вдыхая
И ароматы царских куличей!

 

* * *
Тяжелой ветви тающий изгиб
В следах дождя и многодневной бури
И очертанья черно-снежных лип
Страшны в небесной пасмурной лазури.
Так мне порой душа моя страшна -
Она дика, мятежна и упряма,
Но, видит Бог, смиряется она
Перед грозой или под сводом храма.
А влажный снег ложится у ворот,
Где есть зола и теплый запах дыма,
Чтоб воплощать трагедию высот,
В нас духи зла вторгаются незримо.
Не ими ль нам придумана судьба
За времена изгнанья и кочевья?
Я помню щуплой девочкой себя,
Одушевлявшей камни и деревья.
Она во мне! Бессмысленно ее
Вам объяснять нелепые поступки,
Я лишь ее сплошное бытие
Над бытом жизни временным и хрупким.

 

* * *
Как будто вы не знаете и сами
Божественного промысла итог!
Отплакал дождь внезапными слезами
И озарила радуга Восток.
Но черствый хлеб в цене, и чудо редко,
И смутный ропот слышен сквозь мольбы,
И вдруг вдовой становится соседка,
И суетой не веет от судьбы.
И только лип цветущих ароматы
Напоминают прошлое слегка,
Но все пустынней долгие закаты
И колокольный звук издалека.
Но все мертвей, безжалостнее время,
Где все средь бедствий жить осуждены,
А красота - лишь пленница гарема
В стране, что стала призраком страны.
Но еле слышно в поднебесном свете
Пророчит странник, победивший
плоть:
- Так должно бысть сему, не бойтесь,
дети!
Се ангелов из вас творит Господь!

 

* * *
Как видно, ветер был из южных -
Дождя струился мадригал
И бисер капелек жемчужных
По веткам липовым сбегал.
Над шпилем церкви отдаленной,
Над аркой вогнутой моста,
В дуге, под небо вознесенной,
Горели древние цвета.
И были так рельефно-четки,
Как бы в небесной глубине,
Парящие недвижно лодки
По серебристой пелене.
И смутной радости во власти
На землю я смотрела вновь,
Как будто впрямь бывает счастье
Или посмертная любовь!

 

* * *
Блажен лишенный песенного дара,
Как обделенный даром колдовства!
Он диких чувств не ведает угара,
Не знает мук любви и мастерства.

Не мстят ему таинственные силы
За черствый хлеб и воздуха глоток,
И путь его смиренный до могилы
Не так тернист, запутан и жесток.

А я кажусь помешанной и строгой,
Когда чудес от грубой жизни жду
Или по снегу нищенкой убогой
Свой тяжкий грех замаливать иду.

И все ж поэта чествуют народы,
Как сердце мира, что за них болит,
Когда, устав, безмолвие природы
Устами истин с ним заговорит!

 

* * *
Поэзия?
Зачем она?
И что она такое?
В ней сеет Бог иль сатана
Бессмертье роковое?
Она ль божественная власть,
Дарованная слогом,
Или болезненная страсть
В уме полуубогом?
Врачуй иль множи свой недуг -
она тебя не слышит,
Она всего лишь Божий дух -
Где хочет, там и дышит!

 

* * *
Мои стихи?
Я не пишу давно!
Уже совсем смеркается, темно,
Голгофы тень ложится на Россию...
С отмытых фресок вниз глядят святые,
Дрожит свеча, и детский голосок
Выводит скорбно: "Иже херувимы..."
А если так, то мы богохранимы,
Но холм с крестами страшен и высок,
И бедствия уже неотвратимы.
Народ воззвал: "Осанна в вышних Богу!"
Но видно только мрачную дорогу,
Настал рассвет, и стражники идут,
Вот поцелуй, потом - Пилатов суд
И воскресенье мертвых понемногу...

 

* * *
Еще томленья глубоки,
Еще спасаются в пустыне,
Бродя по берегам Оки,
Тургеневские героини.
Еще и липы шелестят,
И спорит колокол с закатом,
И ландышевый аромат
Неуловимо бродит рядом.
И чей-то стройный силуэт
В дверях мелькает затемненных,
И плачет горлица в ответ
На тайный сговор двух влюбленных.
Но веет в воздухе давно
Грозой, трагедией и схимой,
Пока герой стучит в окно,
Беспечный и неотвратимый.

 

* * *
Теряясь в сонмах поколений,
Себя не зная до сих пор,
Люблю духовных песнопений
Неосязаемый простор.

В душе, очищенной от шума,
Звучит гармония высот,
Когда не мысль уже, а дума
Ее под облако несет.

Пусть нет ни счастья, ни удачи,
Пусть время ястребом кружит,
Но сердце чувствует иначе
И на щеке слеза дрожит...

 

* * *
Бывает час: над городом холмистым
Небесный свод слегка полуоткрыт,
Мираж земли в тумане сине-мглистом
Вот-вот сейчас куда-то улетит.
Заходит солнце смутно и нескоро,
Но у Творца незримого в руках,
Смотри: виденье легкое собора
Уже парит в лиловых облаках!
И мнится мне в усталости стихии,
Когда прозрачен времени покров,
Что в небеса возносится Россия,
Как тайна тайн и высший из миров.

 

* * *
Роща на взгорье, резные оконца,
В пыльной траве палисад,
В луже плеская вечернее солнце,
Гуси неслышно галдят.

Мирная, в белом пуху луговина,
Хочешь - в подол собирай...
Синяя, в смутном тумане равнина,
Теплый, отеческий край.

Грустное, нежным огнем залитое,
Небо глядит на жнивье.
Родина! Горе мое золотое!
Мглистое детство мое!

Что ж! По земле дохожу я, мечтая,
Все, воспевая, приму,
Край мой безгрешный, равнина святая,
Я ничего не возьму!

В добрые злаки созреют невзгоды,
Срежет им голову серп,
Снова омоют небесные воды
Влажную черную степь.

 

Подборка стихов приводится по след. изд.:
Семенова И. С. Свирель. - Орел: Вешние воды, 1998.

 

Начало главы

Геннадий Фролов (Геннадий Васильевич)

Родился 31.01.47 г. в г. Курске. С 1952 - постоянно жил в Орле, где окончил среднюю школу. После окончания Литературного института им. А. М. Горького в 1971 году живет в г. Москве.
Автор книг стихотворений "Сад", "Месяцеслов", "Бьющий свет", "Вавилонская башня", "Невольные мысли". Публиковался в журналах "Новый мир", "Юность", "Москва", "Наш современник", "Огонек", "Мы", "Грань", "Лента"; альманахе "Дни поэзии"; газетах "Литературная Россия", "Московский литератор", "Правда", "Московская правда" и др.

 

Геннадий Фролов
Геннадий Фролов принадлежит к поколению русских поэтов, родившихся вскоре после Великой Отечественной войны. Детство и юность, прошедшие в старинном русском городе, не убитая еще природа, быстрая Ока, ласточки в высоком небе, жесткая, полуголодная жизнь "как у всех" - все было естественным, простым и настоящим. И все это соразмерно и строго проявилось уже в ранних его стихах.
В 80-90-е годы выходят первые книги "Сад", "Месяцеслов", "Бьющий свет".
Его природный лирический дар был выточен с большой тонкостью и изяществом - так отчетлива и вместе с тем зыбка линия, позволяющая осязать предмет и окружающий его воздух. Манера поэта определилась не без влияния его великих земляков - Фета, Бунина.
Но не только отзвуки фетовской музыки любви и природы звучат в стихах Г. Фролова. Понимание краткости жизненных сроков, смутные, противоречивые, но зато чрезвычайно интенсивные по творческому напряжению поиски, срывы, возвращения вспять привели поэта к единственно верной позиции: желанию смотреть и видеть новыми глазами.

 

* * *
Возле дома снег, а на дороге
Дрожь воды с отливом золотым.
И светло, как в полдень, на пороге
От луны, сияющей над ним.

Все горит и искрится от света,
Хоть читай на мартовском дворе,
Где сквозная тень намокших веток,
Словно черни вязь на серебре.

Я всегда любил такие ночи,
Эти вот часы глухой порой,
Каждый миг которых не короче
Неизбывной вечности самой.

Кто сказал, что мы живем недолго?
Наша жизнь безмерно велика!
О себе не помня от восторга,
Вдаль она течет издалека.

Даже в этом блеске ясно-синем,
Когда мир весь, кажется, видать,
Мы ее и взглядом не окинем,
Нам ее и мыслью не объять.

Лишь любовь, что в сердце проникает,
Лишь любовь, что из него растет,
Воедино и соединяет
То, что в нас разорванно живет.

И себе, бродя по тротуарам,
Я твержу: люби, а не суди! -
О великом думая и малом
С тем же восхищением в груди!..
1989

 

Романс
Ах, как мне жаль всех живших и живущих,
Ушедших вдаль, оставшихся в дому,
Мычащих немо и легко поющих,
Ах, как мне жаль всех живших и живущих,
Хоть я и сам не знаю почему.

О сестры нежные, о братья дорогие,
Заботы прежние меняя на иные,
Друг друга мучая и мучимы друг другом,
Как пыль летучая, несемся мы по кругу,
Ни цели истинной, ни радости не зная,
Пустыми мыслями рассудок раздражая.

Ах, как мне жаль нас, терпеливо лгущих
Самим себе, боящихся прозреть,
Смеющихся беспечно, слезы льющих,
Ах, как мне жаль всех живших и живущих,
Хоть, может быть, и не за что жалеть!..
1989

 

* * *
Стряхнуть отупение, выйти
В осенний редеющий лес,
О близких молиться ли, выть ли
Под куполом синих небес,
А все же никак не отсрочить,
А все не приблизить никак
Ни тьму подступающей ночи,
Ни свет, прорезающий мрак.
1990

 

* * *
Час за часом, день за днем,
Год за годом, век за веком
Все, нам кажется, идем
Мы путем как будто неким.
Все-то мнится нам - вдали,
За иссякшей силой взгляда, -
Тем - спасение земли,
Этим - только тьма распада.
Хоть и знаем, вдаль спеша,
То, что всюду неизменно
В каждый миг несет душа
Их в себе одновременно.
Что не завтра - там, куда
Увлекает нас движенье,
Здесь, сегодня и всегда,
Нам даны они с рожденья.
Что пространства в мире нет,
Что и время преходяще,
Что грядущей жизни свет
В нашем светит настоящем.
1991

 

* * *
Душа обернулась звездою,
Звезда, просиявши, погасла,
Лишь луч пробежал полосою
От дальнего луга до прясла.

Да, не ощутивши утраты,
Но что-то почувствовав все же,
Кормящая мать среди хаты
Вздохнула, ребенка встревожа.
1990

 

* * *
И. Ф.
Слово серебро. Молчанье -
Золото. Так что ж речами
Понапрасну тешить пыл?
Стоит ли за дым искусства
Отдавать живое чувство,
Что бы кто ни говорил?

Ведь не зря душа боится,
Что, как щелочь, по крупицам
Слово за словом сотрет
То, что вызвало на свет их,
И она в лохмотьях ветхих
Нищей по миру пойдет.
1990

 

* * *
Не заплачу и не затоскую
Оттого, что я умер уже.
Я тебя ни к кому не ревную,
Ни к единой на свете душе.
Ведь ни ревность, ни злоба, ни зависть,
Ни горячая страсть, ни тоска -
Не разбудят уснувшую завязь,
Не раскроют на ветке листка.
Лишь осыпаются неумолимо,
Словно с крыл мотыльковых пыльца.
А любовь ни на что не делима -
Ей ни времени нет, ни конца.
1991

 

* * *
Странность воспоминаний:
Жизнь проживается дважды,
Трижды и многократно.

Но точных нет попаданий:
Важное прежде - неважно,
Внятное прежде - невнятно.

Это не значит, что лжет
Память, но лет поклажа
Ей тяжелей, что ни год.

И в прошлом она пропажам
Не хочет вести подсчет.

Ведь ей и доныне даже,
Впадающей в отрешенность,
Бегущей былых желаний,
В минувшем невоплощенность
Призывов и обещаний
Оскоминой сводит рот.
1990

 

Прощание с Ялтой
В окне ресторан "Ореанда"
И в море пустом пароход...
Но лучше об этом не надо,
Не тот нынче месяц и год.
Что толку по давнему следу
Вторично прокладывать путь.
Я завтра отсюда уеду
И не пожалею ничуть.
И не пожалею нимало,
Что видеть не буду уже
Ни флаг на шесте у причала,
Ни чаек в крутом вираже.
Ни даже весеннего моря
Покрытую гребнями даль,
Ни даже кой-где по предгорьям,
Как прежде, цветущий миндаль.
За утренней дымкой тумана,
Что зябко дрожит на пути,
Минувших любви и обмана
Прозревшей душе не найти.
Ушедшее невозвратимо,
Я лучше о нем промолчу.
Мне видеть не надобно Крыма,
Чтоб знать о нем все, что хочу.
1991

 

* * *
Ты спроси, тебе отвечу,
Пусть ответ и не хорош,
Я одно тебе замечу:
Не во всякой правде ложь.
То есть, может, и во всякой,
Только это все равно,
Раз любой ответ двоякий
Значит в сущности одно.
Простота - еще не ясность,
Тьма - еще не глубина,
В разделеньи сопричастность
Лишь сильней обнажена.
Даже нет и да едины,
Когда мы их говорим,
Как паук и паутины
Сетка, сотканная им.
1991

 

* * *
Снег в саду синей, чем молоко,
Розовато-мокры ветви вишен.
Сер восток, но запад - высоко -
Словно огневым узором вышит.
Запах талых почек и воды,
Лужи, подмерзающие к ночи.
За день не свершенные труды
Тяготят сейчас меня не очень.
Может быть, не стоило бы мне
Этой беззаботною печалью
Утешать себя, но по весне
Как бы легче тяжесть за плечами:
Тяжесть бед минувших, тяжесть лет,
Что, подъемля взгляд к небесной шири,
Где играет в переливах свет,
Можно вновь подумать - будто нет
Ничего законченного в мире.
1995

 

* * *
Никто не лучше никого,
А сам я хуже всех.
И так уже среди снегов
Дом утонул, а все его
Густой заносит снег.
Заносит снег невзрачный дом,
Заносит голый сад,
Заносит все, что мой кругом
Хотел бы видеть взгляд;
Что мой хотел бы видеть взгляд,
Что жадно ищет он
Сквозь этот долгий снегопад,
Сквозь снег со всех сторон;
Сквозь снеговую канитель,
Сплошных снежинок лет,
Где все метет, метет метель
Уже который год;
Уже который год подряд
Заносит дом и сад,
Скрывая в памяти моей
Все то, что было в ней.
1995

 

* * *
Я находил в лесу глухом,
Почти не думая, дорогу,
Но заплутал в себе самом
И пропадаю понемногу.

Я утешать умел других,
Дабы снесли беду любую,
Но в предрассветный этот миг
Себя утешить не могу я.

Что за дурацкая судьба:
Прожить и жизни не заметить,
Уйти к себе во глубь себя
И самого себя не встретить.
1995

 

* * *
Вспомнил вечером я тебя,
А потом ты приснилась мне.
Я проснулся, уже не любя,
И увидел луну в окне.

Я увидел луну в окне,
Медный диск ее был щербат.
И почувствовал вдруг, что мне
Все равно, кто был виноват.

Все равно, кто был виноват,
Все равно, кто будет теперь.
И дышал за окошком сад,
Как большой неуклюжий зверь.

Но огромность мира вовне,
В исполинский вздымаясь рост,
Вся вмещалась сейчас во мне -
От намокшей травы до звезд.

И, беспечно-отрешена,
Надо мною душа вилась,
Словно кончилась жизнь одна,
А другая не началась.
1995

* * *
Мне бы от злобы уйти,
Мне б раздраженье умерить.
Господи Боже, прости,
Дай полюбить и поверить.
Дай мне унынье стряхнуть,
Выйти из тьмы одичанья.
Дай мне осилить мой путь
Вплоть до его окончанья.
1995

 

* * *
Ничего не надо, кроме, может,
Тихого спокойствия в душе,
Чтобы, жизнь минувшую итожа,
О небывшем не вздыхать уже.

Мой ли с миром путь не одинаков!
Чем же всех других виновней я? -
Боже, Боже звезд и хлебных злаков,
Пощади меня и муравья.

Пощади меня и эту в поле
Чистую без тени синеву.
Дай мне без уныния и боли
Видеть то, что вижу наяву.

Или дай забыться мне во мраке,
Кануть в ночь без слова и огня,
Чтоб, как спящих хриплые собаки,
Сны земли не мучили меня.
1992

 

* * *
Как можно требовать от других
Того, что сам им не можешь дать?
Что же, давай выползай, мой стих,
Из того, без чего не видна звезда.
А звезда не видна без кромешной тьмы -
Разве от света отделишь свет? -
Где вы, страдавшие на земле умы,
Сердца, прочертившие в мире след?

О вас сказать бы - да слов не найти.
О себе подумать бы - да мыслей нет.
Снова белая яблоня стоит на пути,
Снова с розовой вишни слетает цвет.
Пробивается из лиловой грязи трава,
Огуречник шершавый запахи льет.
И такая над садом нежная синева,
Что ни час не важен, ни день, ни год.

Только теперь я понял в этой глуши,
Отчего блажен тот, кто духом нищ,
Когда все грехи, что я совершил,
Вошли в назем, как зола с пепелищ.
Наконец-то ни каяться я не хочу,
Ни лелеять в сердце к себе былому месть,
И впервые не страшно мне знать, что вручу
Господу душу такой, как есть.
1990

 

Блудный сын
1. Птица странствий
Птица странствий поет в груди,
Пыль босые щекочет ноги.
Догорает закат впереди,
Как забытый костер у дороги.

Спят поля в голубой тишине,
Дышит сыростью ночи долина.
Кто здесь нынче скакал на коне,
Чьи копыта впечатались в глину?

Торопился ли царский гонец,
Мчался воин на битву с драконом?
Спит твой брат. Чуть забылся отец.
Светят звезды над брошенным домом.

Путь уводит - неведом и нов, -
Развиваясь, как свиток Гомера.
Дремлют тайны во мраке лесов,
И несчастий неведома мера.

Не страшны ни погибель, ни плен,
Крепки мускулы юного тела,
Блещет Троя, цветет Карфаген,
И судьба улыбается смелым!..

 

2. Звезда любви
В чем смысл пути? В неведомом, неясном
Желании не дать судьбе своей предел.
Лежит земля - богата и прекрасна! -
Но все вперед, иных не зная дел,

Идти, идти лесами и полями,
Встречать рассвет и провожать закат,
Лечить тоску - волшебными краями
Занять свой ум, насытить жадный взгляд.

Порой увидишь: луг темно-зеленый -
На нем стада. В траве бежит ручей.
Остаться? Нет! И, солнцем опаленный,
Уходишь ты - свободный и ничей.

В каком краю окончится дорога?
И чья рука уронит горсть земли?
Твои пути вели тебя от Бога.
И к Богу все пути тебя вели.

Но есть другие, те, кто знает цену
Краюхе хлеба, знает горький пот,
Кто пашет землю, воздвигает стены,
Растит детей и нищим подает!

Стоят дубы, как рыцари в убранстве,
Тяжелый бор, как воинство, шумит.
Горит, как мысль, звезда тоски и странствий!
И, как душа, звезда любви горит!

 

3. Возвращение
Дом далек. Отдохни у дороги.
У глубокой присядь колеи,
Как когда-то на отчем пороге
Ты сидел в незабвенные дни.

Скрылся город во мраке долины,
За спиной горизонт без огней.
Знал ты яства земные и вина,
Знал ты голод и вкус отрубей.

Знал ты дружбу солдат и поэтов,
Ласку женщин - на что же пенять!
Только было ли, было ли это?
И с тобой ли? - Уже не понять.

Жизнь прошла, как июньские грозы,
Словно глина, иссохло лицо.
И все явственней видятся розы,
Что склонялись тогда на крыльцо.

Но мертва возвращений дорога.
Брат забыл. Не увидеть отца.
И погонят тебя от дорога
Псы отчизны, узнав беглеца.

Ты омоешь последние раны
На измученном теле своем
И пойдешь за белесым туманом
Одиноким коротким путем.

К ночи сядешь, достанешь припасы:
Соль в тряпице да хлеба ломоть, -
И увидишь, взирает - прекрасен! -
На заблудшего сына Господь.

Здесь средь поля, под старой ветлою,
Где, как ризы, горят облака,
Жизнь заблещет прощальной слезою,
Но слеза эта будет легка!..
1973

 

Подборка стихов приводится по следующему изданию:
Фролов Г. Невольные мысли. - М.: Современный писатель, 1997.

Начало главы





Из русской поэзии второй половины XIX века
И. С. Тургенев
Ф.И. Тютчев
А.А. Фет
А.Н. Апухтин
В.М. Жемчужникова

И.А. Бунин
Л.Н. Андреев
М.М. Пришвин
Б.С. Зайцев
И.Е. Вольнов
И.А. Новиков
Д.И. Блынский
C.А. Пискунов
Л.Н. Афонин
В.А. Громов
Г.Б. Курляндская
Поэзия Орловского края 50-90-х годов ХХ века
И.Д. Крохин
А.С. Шиляев
И.А. Александров
В.П. Дронников
В.Г. Еремин
В.А. Ермаков
Л.Г. Котюков
Н.М. Перовский
Г.А. Попов
И.С. Семенова
Г.В. Фролов
"Возвращенная" поэзия ХХ века
И.В. Каллиников
В.Л. Гальской
А.Ф. Сафронов
Ф.В. Сафронов

Малая проза современных писателей-орловцев I
Е.К. Горбов "Комендант Зеленого переулка"
В.А. Мильчаков "Птенцы орлов" (отрывок из повести)
Л.Л. Сапранов "Родители", "Память прошлого", "Белая дача"
А.Н. Яновский "Сорока", "Танкист", "Земляк"
В.И. Амиргулова "Ваня и Муму","Новенький"
Л.М. Золоторев "Дарюшка последняя из хуторян", "Чистые пруды"
В.М. Катанов "Однажды в Орле", "Поэт и полководец", "Лесков"
А.И.Кондратенко "Женщина по имени Надежда"

Малая проза современных писателей-орловцев II
А.С. Лесных "Доброе дело", "Говорите конкретно", "Ключи к английскому замку"
И.Ф. Лободин "Перепелка во ржи", "Дом на гривах коней"
В.И. Муссалитин "Курганы"
Ю.А. Оноприенко "За ягодой, красной, как кровь", "Дедушко"
Н.И.Родичев "Алимушкины полушубки", "Егор Ильич"
П.И. Родичев "Стихи", "Особое свойство памяти", "Очерк раздумье"
И.А. Рыжов "Позднее свидание", "Мой Бунин", "Хорошая старуха" ,"Неразбавленный орловец"

Писатели младшим школьникам
Е.А. Зиборов "Жаркое лето"
В.М. Катанов подборка стихов для детей
А.И. Лысенко подборка стихов для детей, "Неутомимый труженник"
В.Г. Еремин подборка стихов для детей
И.Г.Подсвиров "Заячий хлеб", "В ливень"

Рейтинг@Mail.ru
Rambler's Top100
Яндекс.Метрика

© "Вешние воды" 2010     | Карта сайта  | Главная | История | Контакты | Лауреаты премий | Биографии | Орловские писатели-хрестоматия | Книги  | Новинки | 

Администрация сайта